Он лежал на своей койке, рядом с ним на столе горела лампа. Ему казалось жизненно важным поддерживать свой разум — свой
Мэтью угодил в собственный внутренний шторм. Он понятия не имел, почему видит вокруг себя столько свидетельств ухудшения памяти — причем, не только у других, но и у себя. Он боялся, что со временем, — а самое страшное заключалось в том, что времени потребуется не так много, — он захочет принять гражданство Голгофы, найти себе ремесло и забыть все то, что было в его прошлой жизни.
Это была ужасающая мысль, но он не мог никуда от нее деться. А теперь еще откуда ни возьмись появился монстр на другой стороне острова, и требовался какой-то ритуал, который должен был помешать ему разрушить этот адский рай. Мэтью жаждал появления своего путеводного духа, но в комнате был только он сам — наедине со своими книгами и осознанием того, что скоро весь его разум будет значить не больше, чем капля в океане.
Дневной свет застал Мэтью гуляющим по улицам. Даже в ранние часы солнце здесь было невыносимо жарким. Сегодня город со всеми его красками, сверкающими под палящими солнечными лучами, был тише, чем обычно, а за рыночными прилавками было меньше людей. Спускаясь к гавани, Мэтью снова услышал рев голгофа и обнаружил, что вздрагивает от этого звука и расправляет плечи, словно готовясь защищаться от удара.
В гавани он увидел рыбацкую лодку, плывущую по лазурной воде, и сел на край пирса, наблюдая за ее прибытием. Он видел, как бросают канаты и привязывают ее к причалу. А затем из нее вышли двое мужчин, держащих одну огромную корзину, доверху набитую ракушками самых разных цветов. Мэтью предположил, что это раковины из бухты, о которой упоминал король Фавор. В рассеянности он наблюдал за тем, как корзину водрузили на телегу и начали катить ее вверх по склону.
Мгновение спустя он резко встал, потому что ему не нужен был призрак Тирануса Слотера, чтобы сказать, что корзина с яркими ракушками куда-то отправляется. Пока телегу толкали вперед, он заметил священника Жанвье и еще двоих островитян, спускающихся, чтобы поговорить с теми, кто толкал телегу. Вместе они двинулись вверх по склону своеобразной процессией.
Часть души Мэтью манила его вернуться на свое место на краю пирса и наслаждаться соленым бризом и видом на бескрайнее море… и эту часть Мэтью Корбетт — решатель проблем из нью-йоркского агентства «Герральд» — должен был отвергнуть, потому что это была песнь сирен этого острова, убаюкивающая разум, пока тот не умрет. Мэтью отправился в путь, следуя за мужчинами, телегой и корзиной с ракушками. Пока они шли, он заметил, что островитяне, к которым они приближались, замирали, как вкопанные, мужчины отвешивали поклон либо телеге, либо корзине, а женщины делали в воздухе какое-то движение руками, которое Мэтью сначала не мог расшифровать, а затем с содроганием понял, что они очерчивают корабельное колесо и есть шесть спиц. Это движение делалось с молчаливой торжественностью, пока телега проезжала мимо.
Через некоторое время, следуя за процессией в направлении церкви, Мэтью обратил внимание на еще одну особенность: на дверях были мелом написаны цифры — на большинстве дверей их было по две или три: 41… 136… 389… 201… 18 и так далее, без какой-либо закономерности. На одной двери был номер 6, на следующих двух — 204 и 703. Дальше Мэтью наткнулся на двух голгофян, которые делали эту работу: один рисовал мелом, а другой сверялся с книгой в кожаном переплете с пожелтевшими страницами. Книга выглядела такой же старой, как король Фавор. Мэтью начал двигаться в их сторону, чтобы спросить, что они делают, но быстро осадил себя: разговор не выйдет продуктивным, если только эти двое внезапно не заговорят по-английски так же хорошо, как Фрателло или король Фавор. Поэтому он продолжил свой путь вперед и вверх. Наконец в поле зрения появилось высокое строение церкви, а на витражном стекле было изображение чаши, сияющей фиолетовым, синим и зеленым на солнце.
Мэтью остановился в тени под навесом, чтобы посмотреть, как мужчины поднимают корзину и несут ее в церковь под руководством Жанвье. Ракушки в святилище? В корзине их, должно быть, сотни. Почему здешние граждане относятся к корзине так, будто она имеет какое-то религиозное значение? Очевидно, что такой трепет вызывала либо сама корзина, либо ракушки, поскольку телега была лишь способом доставить корзину из гавани. Но ведь и корзина, и ракушки — вещи вполне обыденные, разве нет?
Мэтью задумался и обнаружил, что стоит и почесывает свою зудящую бороду. Он еще никогда не чувствовал себя таким грязным. Его кожа чесалась почти так же сильно, как борода. Идея просто прыгнуть в море и принять соляную ванну его не привлекала. Нужно было найти то место, где побывал Хадсон, и побриться. Он с радостью вычистил бы его после этого в качестве бартера.
Но на данный момент его слишком занимала загадка ракушек в церкви… как там ее назвал Фрателло? О, да… Центр Всего Сущего. Что ж, он решил, что докопается до центра этого конкретного дела и, если, войдя в церковь без приглашения, он нарушит какую-то религиозную церемонию, ему придется держать за это ответ. Но он должен был знать правду.
Он вошел в похожее на пещеру, прохладное и освещенное свечами помещение. Впереди, где висела соломенная фигура на Колесе Фортуны, мужчины доставали ракушки из корзины и горстями складывали их в большую белую урну в человеческий рост. Отверстие в ней находилось примерно на середине поверхности. Жанвье держался слева, наблюдая за процедурой, рядом с каменным пьедесталом, на котором стояла деревянная чаша. Когда Мэтью подошел ближе, он привлек внимание священника, и тот сразу же жестом велел ему выйти, как будто Мэтью действительно прерывал какую-то голгофскую церемонию.
Оставаться было бессмысленно: все равно пообщаться с людьми было невозможно. Мэтью повернулся и вышел, и, когда на него снова попал горячий солнечный свет, его потряс оглушительный треск — как будто молния ударила в опасной близости от него, а гром раздался на секунду позже. Шум заставил его посмотреть вверх, на небо. Он увидел красноватый шлейф, уходящий в синеву над городом. Он поспешил к воротам за церковью, сердце сильно колотилось у него в груди. Над сельскохозяйственными угодьями и лесом он увидел то, о чем и так догадывался, но чего больше всего боялся: вулкан острова проснулся, и из его конуса поднимались и извивались клубящиеся миазмы дыма. Пока он стоял и наблюдал за этим смертоносным зрелищем, он вновь услышал рев зверя с окутанной красный дымкой стороны острова. Рев перешел в яростный вопль, а затем…
Мэтью увидел, как оно приближается.
Это была красная волна, накатывающая с другой стороны острова, несущаяся через деревья, виноградники, фруктовые сады, луга, где мирно паслись овцы и коровы, кукурузные поля, ряды табачных плантаций, конюшни и крыши фермерских домов. Сначала она приближалась бесшумно, но вскоре Мэтью услышал тихое шипение, которое доносилось словно из полного мешка потревоженных змей. А затем облако поглотило его, и он замер в тумане с красными прожилками, пахнущем умирающей осенней листвой. Мэтью не мог ничего видеть даже на расстоянии вытянутой руки, в глаза будто набился песок, и по щекам обильно потекли слезы. Он опустил голову, чтобы защитить лицо, и снова услышал рев голгофа, приближающийся в тумане, через который пробиралась «Немезида», пока плыла сюда.
Туман опускался по склону холма и проходил мимо церкви. Все окрасилось в красный цвет и погрузилось во мрак. Мимо Мэтью двигались какие-то фигуры, но он не мог различить ни одну. Ему пришлось прислониться к стене, силы покидали тело: с каждым вдохом его легкие горели все сильнее. Переведя дух, он, пошатываясь, побрел дальше — как ему казалось, в направлении дворца, — в то время как вокруг него и над его головой город превратился в призрачную туманную абстракцию, потерявшую все краски. Туман, стелящийся по улицам, цеплялся за каждый камень и выпивал из него цвет.
Мэтью продолжил путь, его разум был потрясен этим ужасающим событием.
Внезапно в темноте прямо перед ним возникла чья-то фигура. Она не пошевелилась, когда он приблизился, и не отступила в сторону, когда он замер рядом с ней.
— Теперь у тебя есть идея, не так ли? — раздался голос Слотера, зазвучавший прямо у Мэтью в ушах.
— Что? — К своему ужасу, Мэтью едва заставил свой рот работать.