Король Теней

— Какая татуировка? — спросил он.

Мэтью застыл. Когда он вновь обрел дар речи, собственный голос зазвучал для него чуждо и надтреснуто.

— Ты помнишь. Татуировка с изображением якоря и названием корабля «Рубин». Ты рассказывал мне об этом вчера. О битве при… — На мгновение он почувствовал укол паники, потому что не смог вспомнить название битвы. Он стучался в собственный разум, словно в закрытую дверь и наконец смог пробиться. — Битве при Гудвин-Сэндс.

— Хм, — задумался Хадсон. — Это была сказка, которую я слышал в детстве. Что ты об этом знаешь?

— Послушай меня, — напряженно попросил Мэтью. — Послушай. Вчера ты рассказал мне о татуировке на тыльной стороне левой ладони Фрателло. Ты сказал, что она может быть связана с битвой при Гудвин-Сэндс и что Фрателло, возможно, был «пороховой обезьянкой» на британском военном корабле «Рубин». Это же было вчера, Хадсон!

— Не представляю, как такое могло быть, — последовал ответ после нескольких секунд молчания. — Фрателло в этом случае должен быть британцем. А я припоминаю, как он сказал, что родился и вырос здесь. Разве нет?

Мэтью и раньше приходилось испытывать ужас. Он видел его во множестве обличий. Однако сейчас он мог поклясться, что никогда не испытывал большего страха. Грейтхауз будто не помнил всего того, что сказал ему буквально накануне.

— Хадсон… татуировка. Разве ты не помнишь, как указал на нее?

— Какая татуировка? Ты сказал, что у Фрателло ее нет.

Наступила долгая тишина, во время которой Мэтью слушал крики чаек, летающих вокруг лодок, прибывающих с уловом.

Хадсон внезапно шагнул вперед и со всей силы хлопнул Мэтью по плечу.

— Я полагаю, — сказал он с широкой улыбкой, — что ты сегодня либо слишком много загорал, либо перебрал с вином за ужином. Или и то, и другое. Надеюсь, ты оставил мне немного? — С этим шутливым замечанием Хадсон отправился за своей долей ценного винограда, оставив Мэтью в полном одиночестве.

Однако, проходя мимо входа во дворец на пути в пиршественный зал, он замедлил шаги.

Битва при Гудвин-Сэндс, — подумал он. Прошло много времени с тех пор, как он последний раз думал об этом сражении. Рассказы о нем будоражили и воспламеняли его юношеское сердце. Но было удивительно, что Мэтью знал об этом.

Хадсон остановился в вестибюле. Действительно ли он говорил об этом с Мэтью? А если да, то когда? И по какой причине? Ему казалось, что в его голове проплывают призрачные образы: он сам, стоящий с Мэтью в этом самом дворе… не несколько минут назад, а… он не знал, когда. И что-то особое было в этом имени — Руби. Действительно ли это женское имя? Чье оно?

Это было выше его сил. Он был деятелем, а не мыслителем, и от всех этих загадок у него болела голова. Мэтью нужно было побриться. Возможно, Хадсон мог бы помочь ему с этим. А еще он мог бы выпить, отпраздновать хороший улов и перспективу вернуться в море завтра со своими новыми товарищами. Единственной проблемой оставался… Бром Фалькенберг. Бром часто начинал с ним разговоры о солдатской дружбе и военной славе, и во время этих разговоров что-то внутри Хадсона болезненно ворочалось. Когда Брома не было рядом, все эти воспоминания будто покидали его, а другие воспоминания крепли и становились сильнее.

Инцидент в оранжевой палатке. Тот самый…

Ему нужно было больше вина, чтобы спрятать эти воспоминания в ножны забвения, хотя они, как и меч, всегда были под рукой.

Завтра можно было порыбачить. О, да, серебристый улов, поднимающийся из самой глубокой синевы моря. Это, несомненно, будет чудесный день. Еще один чудесный день на Голгофе.

***

Постояв в оцепенении некоторое время, Мэтью удалился прочь от наступающей ночи и направился в свою комнату, где его ждала узкая, но удобная койка, а рядом — маленький круглый столик, на который можно было поставить масляную лампу и медную трутницу. Также в комнате было одно плетеное кресло.