Они присели на корточки и зарычали на нас, но не двинулись с места, когда мы с Брэдом направили на них ружья. Мне запомнились их тощие ноги и руки, их грязные лица, налитые кровью глаза, полные страха и ненависти. Но больше всего мне врезались в память их сморщенные лица и седые волосы. «Даже вандалы старятся, – подумал я. – И у них нет детей».
Пятясь, мы с Брэдом осторожно отступили назад. Я рад, что нам не пришлось ни в кого стрелять.
В то лето, когда мне было восемь, а Лоре – одиннадцать, мы с родителями поехали на машине через Аризону, Нью-Мексико и Техас. Мы ехали по старым шоссе и проселочным дорогам – турне по монументальным красотам западных пустынь, полных вызывающих ностальгию опустевших городов-призраков.
Когда мы проезжали индейские резервации, мама хотела останавливаться у каждого придорожного магазинчика сувениров, чтобы полюбоваться местной керамикой. Мы с Лорой осторожно заходили внутрь, следя за тем, чтобы ничего не сломать.
Вернувшись в машину, мама протянула мне горшочек, который купила. Я крутил его в руках, изучая грубую белую поверхность, аккуратные черные геометрические узоры и четкое изображение сидящего на корточках игрока на флейте, с торчащими в голове перьями.
– Просто поразительно, правда? – сказала мама. – Этот горшочек сделан без гончарного круга. Женщина вылепила его руками, используя технику, которая многие поколения передавалась у них в семье. Она даже глину накопала в том самом месте, которым пользовалась ее прапрабабушка. Эта женщина поддерживает в живых древнюю традицию, образ жизни.
Внезапно горшочек у меня в руках показался очень тяжелым, словно я ощутил вес памяти многих поколений, сконцентрированных в нем.
– Это просто выдумка, чтобы торговля шла бойчее, – сказал папа, глядя на меня в зеркало заднего вида. – Но было бы еще грустнее, если бы это было правдой. Если человек делает что-то в точности так же, как и его предки, значит, его образ жизни мертв, он превратился в окаменевшие останки, в аттракцион для развлечения туристов.
– Женщина не притворялась, – возразила мама. – Ты не понимаешь, что в жизни по-настоящему важно, за что следует держаться. Человечество – это не только
– Пожалуйста, не спорьте! – взмолилась Лора. – Давайте просто остановимся в гостинице и посидим у бассейна.
Джек, сын Брэда Ли, стоит у двери. Несмотря на то что он уже несколько месяцев приходит к нам домой, Джек по-прежнему стесняется и чувствует себя неловко. Я знаю его с пеленок, как и всех детей в нашем городе. Их осталось так мало. В средней школе, разместившейся в бывшем доме Уислеров, всего двенадцать учеников.
– Здравствуйте, – смущенно бормочет Джек, уставившись себе под ноги. – Нам с Люси нужно позаниматься, подготовиться к контрольной.
Я отхожу в сторону, пропуская его в комнату Люси. Мне не нужно напоминать ему правила: дверь в комнату остается открытой, по крайней мере три ноги из четырех постоянно на ковре. Я слышу невнятные голоса, изредка смех.
В этом ухаживании есть какая-то наивность, чего не было во времена моей молодости. Без нескончаемого потока циничной сексуальности из телевизора и интернета дети дольше остаются детьми.
К концу врачей осталось совсем мало. Те из нас, кто захотел остаться, собрались в небольшие сообщества, окружились повозками[49], защищаясь от банд грабителей, которые купались в плотских наслаждениях реального мира, покинутого Загруженными. Мне так и не довелось окончить колледж.
Мама болела несколько месяцев. Прикованная к постели, она проваливалась в бессознательное состояние и приходила в себя, накачанная таблетками, притупляющими боль. Мы по очереди сидели возле нее, держа ее за руку. В хорошие дни, когда у мамы бывали просветления, тема для разговоров была только одна.
– Нет, – хрипела мама, – вы должны обещать мне. Это очень важно. Я жила реальной жизнью и умру реальной смертью. Я
– Если ты Загрузишься, – возражал папа, – у тебя по-прежнему будет шанс. Если ты попробуешь и тебе не понравится, твое сознание можно будет приостановить и даже стереть. Но без Загрузки ты уйдешь навсегда, и тогда уже поздно будет сожалеть и пытаться вернуться назад.
– Если я сделаю то, что вы хотите, – говорила мама, – я исчезну. Я никогда не смогу вернуться сюда, в реальный мир. Я не хочу, чтобы меня изображала горстка электронов.
– Пожалуйста, прекрати! – взмолилась Лора, обращаясь к отцу. – Ты делаешь маме больно. Ну почему ты не можешь оставить ее в покое?