Черный венок

Родители, те, кто заботливо раскрывал крылья над твоей головой и любил тебя даже в самых неприятных твоих проявлениях, уйдут раньше, лоб в лоб столкнув с чернотой вечности. На их похоронах тебе впервые в жизни станет страшно по-настоящему. Будучи девочкой гуманитарной, начитанной и склонной к рефлексии, ты и раньше, конечно, все понимала о мимолетности жизни. Но, идя за гробом, в котором, желт и почти незнаком лицом, лежит тот, запах чьих усов всегда ассоциировался у тебя с понятием «дом», ты вдруг не просто поняла – почувствовала это. Как будто бы тебя по голове огрели, и ты еще долго будешь ходить, оглушенная.

Твои мужчины тоже уйдут – не в торжественную вечность, а просто так, на все четыре стороны. Те, чьи руки так сладко обнимали тебя перед рассветом, чей шепот щекотал твое ухо, чьи слова грели сердце, уйдут и забудут о тебе всё – от формы пальчиков до даты рождения.

Зато ребенок будет всегда. Сначала ты будешь его теплицей, потом – он станет твоей опорой.

Так считалось в мире, где Ангелина жила.

Но дочь родилась, а одиночество не развеялось. И даже наоборот, как будто бы еще гуще стало. Она сама не могла сформулировать, чего ждет от материнства – может быть, доказательства собственной божественной природы? Плоть от плоти, кровь от крови?

А в реальности получился отдельный человек, совсем на нее не похожий. Иногда Ангелина рассматривала свои детские фотографии (почему-то их сохранилось мало), а потом переводила взгляд на Дашу, пытаясь найти хоть одну общую черту. И не находила, отчего становилось грустно.

Забавно – с Дашиным отцом она встречалась почти год, но почему-то спустя время не могла восстановить в памяти его лицо. Однако иногда, когда дочь задумывалась о чем-то своем, хмурила белесые брови, вдруг видела в ней его. Это было даже обидно – ведь именно она, Ангелина, мать, священный храм, вырастивший нового человека, он же, можно сказать, случайный прохожий. Но оказалось, что его генетический слепок сильнее.

Дочь росла независимой. С самого младенчества была такой – упорной, с внутренней силой. Ангелина никогда не чувствовала, что они команда, одно целое. Всегда она была сама по себе, а рядом жила Даша, тоже сама по себе.

Обо всем этом женщина размышляла, вдыхая ароматизированный черешней сигаретный дымок, когда вдруг увидела, что к ее калитке подошел мужчина, показавшийся смутно знакомым.

Ангелина близоруко прищурилась.

Мужчина – высокий, темноволосый, с открытой приятной улыбкой, – перебросив руку через условный забор, уверенно нащупал не менее условную задвижку и только потом, встретив ее удивленный взгляд, спросил:

– Можно?

Ангелина не любила, когда в ее пространство грубо вторгаются. У нее всегда была огромная личная территория, в которую она не пускала не то чтобы незнакомцев, не то чтобы любовников, не то чтобы подруг, но даже и собственную дочь. Однако он улыбался так открыто и смотрел так ясно, что художница машинально кивнула, о чем пожалела в тот же момент, но было поздно: мужчина уже подошел.

– Извините, что я вот так вторгаюсь. Меня Марк зовут. Мы какое-то время назад виделись на дороге. Вы еще спрашивали нас о девочке.

– Ах, да, – нахмурившись кивнула Лина. – Все в порядке. Моя дочь нашлась.

– Вот и хорошо… Послушайте, а что за дрянь вы курите?

Она удивленно вскинула брови. Курение всегда было для Ангелины скорее не чувственным удовольствием, а актом игры. Презентация себя миру – нет, не показушная, а рассчитанная на себя саму. Ей нравился процесс курения эстетически – этот излом руки, вытянутые трубочкой губы. У нее была целая коллекция красивых мундштуков, и сигареты подбирались им под стать – тонкие, темно-золотистые или черные. Затягиваться она все равно не умела.

– А вы уверены, что это вообще ваше дело? – довольно холодно спросила Ангелина.

– Извините… Но если что, у меня есть хорошие сигареты, из Америки привез. То, что у нас продают, – опасная подделка. А ваши – вообще такая химия, что просто мрак.

– Только не говорите, что вы пришли проповедовать.