Летом сорок второго

22
18
20
22
24
26
28
30

– Дети у тебя голодные?

– Ольга, так нам сегодня повезло! Валюша моя конфет немецких набрала целую охапку! Говорит, немец сам разрешил взять. Прибежала и мне рассказывает. Я пошла вслед, а на улице котел на колесах стоит с лапшой горячей. И никого близко нету. Я черпак схватила, да в посудину какую-то накидала доверху. Так мы сегодня со дня оккупации первый раз не голодные.

Перед рассветом хаты задрожали от грохота танков. Наглухо заткнутые мешковиной и рогожами окна освобождались от светомаскировки. Она еще будет досаждать им, эта навязанная занавеска, она еще скроет тихий свет ночника, уютную домашнюю лампу, пока врага с его аэродромами не откинут подальше, но в это утро хаты изнутри, как и лица людей, умылись светом нового дня.

Крестьянки торопливо одевались и выскакивали на улицу взглянуть на освободителей. Некоторые, памятуя июльские дни и тогдашних солдат, зачастую голодных и угрюмых, хватали свои жалкие остатки пищи, подносили бойцам. Но видя в лучах просыпавшегося солнца румяных и подтянутых бойцов в дубленых полушубках и белоснежных маскировочных халатах, в нерешительности замирали. Бойцы весело отшучивались:

– Убери, мамаша, чугунок, детям оставь.

– Вместо этого кулеша подари лучше, молодка, поцелуй горячий!

– Некогда нам, хозяйка, щи хлебать. На Берлин торопимся!

Солдаты прошли село насквозь и скрылись за холмом, а мороз еще долго не мог разогнать жителей по домам.

Новикова ушла посмотреть, как там ее хата, вернулась совсем подавленной. Оказалось, в сумерках водитель советского танка не заметил халупы, прилепившейся у обочины, и снес ее. От хаты осталась горка глины с соломой.

Отголоски боя, гремевшего двое суток у «Опыта» и Большого Скорорыба, затихли. Война укатилась дальше на запад. В совхоз стала возвращаться законная власть. Из-за Дона вернулись старые партийные работники и колхозная верхушка. Из двух старост, назначенных немцами, один, по кличке Гараська, бежал вместе с оккупантами, а второй, выбранный коллективно самими жителями совхоза, смело остался на месте. Во время оккупации он собирал у жителей продукты, якобы для неимущих семей, а на самом деле тайно отправлял их партизанским отрядам в хутора Окраюшкин и Вязов. Прозорливый мужик не только не попал под расправу, но по ходатайству партизан оказался при власти. Он и узнал в шагавшем по дороге мальчишке Аркадия – сына Клейста. Подъехав к мальчику и не спускаясь с седла, бывший староста крикнул ему приветливо:

– Аркашка, куда идешь?

– К батьке, – доверчиво отозвался мальчуган.

– А где ж батька?

– В омшанике.

– Это в нашем, совхозном? А чего ты к нему идешь?

– Да вот мамка поесть собрала, так я и несу, – поднял Аркадий вверх холщовый узелок.

– Ступай домой, малец. Я сам ему передам.

Может, и понял Аркадий, что выдал своего отца, а может, наоборот, подумал, что этот дядька, который забрал из рук ношу, все еще тот самый староста, знакомец отца и верный подчиненный немецких офицеров.

Этим же днем Клейста привели в село и заперли в каморке. Под вечер туда пришел крестьянин, служивший у немецких офицеров скотником.

– Помнишь, сволота, как я к тебе с просьбой приходил? – от дверей спросил он Клейста.