Храпов сидел за столом в своей комнате, которая была для него и спальней, и кабинетом. Увы, приходилось ютиться и довольствоваться тем, что дают немцы. Они пока хозяева положения. Бывшему штабс-капитану нравилось это слово – «пока». Оно вселяло надежду, помогало бороться с хандрой и желанием опустить руки, плюнуть на все. Храпов боролся, стараясь не замечать, что иногда его посещают мысли о самоубийстве. Как все просто: сунул руку в кобуру, достал «вальтер» и – к виску его. Только одно движение пальцем – и никаких проблем, терзаний, ненависти к врагам и жалости к себе. Подкупала и привлекала именно простота действий – одно движение указательного пальца на спусковом крючке пистолета.
«Кого я больше ненавижу? – то и дело задавался вопросом Храпов. – Немцев, немецкую разведку или большевиков?»
Перед ним сидел военнопленный Агафонов. Сухощавый интеллигентный городской житель, в прошлом мелкий служащий. Сорок два года. И даже не стоит задаваться вопросом, как этот человек попал в плен. Не солдат, не боец, в меру трусоват. Но приказы выполнять будет. Опять же из трусости. Трусит перед Храповым, перед своими бывшими командирами, перед советской властью. Ему бы только вернуться после выполнения задания и зажить тихой спокойной жизнью. Скотинка, которой бы только дали пожрать и не трогали.
Храпов подумал о другом военнопленном по фамилии Кочетков, включенном в его группу. Он только что сидел вот на этом же стуле. Молодой, крепкий, в меру наглый, в меру хитрый, хотя и не большого ума. Этот цель имеет, а принципов у него мало. Предал своих, предаст и новых хозяев, если представится случай. Наверное, если его станут допрашивать в НКВД и пообещают прощение, он выдаст всех и вся! И в плен снова сдастся кому угодно, если ему это покажется выгодным.
– Можете идти, Агафонов, – сухо приказал Храпов военнопленному.
Тот торопливо поднялся, неумело щелкнул каблуками, а потом совсем по-граждански старомодно попытался поклониться. Храпов задумался на миг, прежде чем звать следующего члена группы. Не ошибается ли он? Нет, нельзя набирать людей однотипных. Когда имеешь дело с предателями родины, всегда надо придерживаться принципа «разделяй и властвуй». Ему с этими презренными типами не новый мир в России строить, они нужны только для одного грязного дела. Расходный материал. И хорошо, что в группе будут два уголовника. Неприязнь других? Да, но они не сговорятся, не найдут общего языка против командира. Каждый будет предан по-своему, каждый будет бояться и ненавидеть по-своему. Да, к этому Храпов был тоже готов, члены его группы будут его не только бояться, но и ненавидеть. Каждый индивидуум ненавидит того, кто опускает его в собственных глазах. Эти люди знают, что в глазах Храпова они предатели и ничтожества, и они его будут ненавидеть за это. Смешно, но они будут ненавидеть другого человека за то, что сами предатели и ничтожества.
Последним вошел Матвей Лыков. Глаза бывшего танкиста Красной Армии смотрели заискивающе. Этот молодой мужчина как будто постоянно искал поддержки у Храпова, хотел встретиться с ним взглядом. Но на людях держался независимо, был угрюм и неразговорчив. Лыков регулярно докладывал своему начальнику обо всем, что происходило в группе: обо всех разговорах, сомнениях и подозрениях. Начал делать он это добровольно почти сразу. На второй день, когда группа была сформирована, он сам поздно вечером напросился на доверительную беседу и стал рассказывать о своих товарищах. И делал это Лыков постоянно на протяжении полутора месяцев, не прося награды, не требуя благодарности. Храпов много думал о своем доносчике. То ли это натура такая у человека, то ли он пытается заслужить доверие, лояльность и надеется в дальнейшем оказаться поближе к начальству и поменьше рисковать жизнью. «С какой же мразью приходится работать», – часто думал Храпов, вспоминая, что во время Гражданской войны царских офицеров в рядах красных называли «белоручками», «голубой кровью». И вот до чего докатился поборник чести и защитник Святой Руси.
– Говори, Матвей, – разрешил Храпов, подвинув на край стола пачку немецких сигарет.
– Уголовники, Аркадий Андреевич, того… ведут себя нехорошо.
– Плеткин и Бурлаков? – Храпов удивленно поднял глаза на бывшего танкиста. – Ты кури, кури, Матвей. И в чем же это выражается?
– О чем-то сговариваются, шепчутся, других задирают. А как вы приходите или при инструкторах, так сразу ведут себя прилично. Как все.
– Так, может быть, для них тут среда непривычная. Они ведь привыкли общаться с себе подобными. Вот и раздражает их все. Они ведь себя показали дисциплинированными членами группы. И что? Конфликты были с кем-то?
– Не было, – замотал головой Лыков. – Этого они не допускают.
«Выдумывает, – подумал Храпов. – Хочет полезным казаться». Он и без доносчика знал, что уголовники сторонятся других курсантов, стараются держаться вместе, с подобными себе. Так что это не новость. Больше всего командира группы волновали те, кто попал в школу не по своему желанию, а из-за безвыходной ситуации. Можно ли таким верить, полагаться на них?
– А что Агафонов и Кочетков?
– А что им? Они друг друга держатся. Не скажу, что дружат. Молча сидят, курят. Пытался я их на разговорчики всякие вытянуть. Не идут. Отворачиваются. Но подготовку проходят как все. Стараются – этого скрывать не буду. Уголовники тоже стараются.
Из всего, что ему говорит Лыков, командир группы отбрасывал и не принимал к сведению больше половины. Но все же атмосфера в группе ему рисовалась благодаря доносчику вполне реалистичная. И она никак не выбивалась из тех рамок, которые казались Храпову правдоподобными. Так все и должно было быть, так и должны вести себя бывшие военнопленные, попавшие в плен случайно, дав на поле боя в трудную минуту слабину. И уголовники ведут себя так, как и должны в подобной ситуации. У них выбора нет. Иначе – лагерь за преступления на оккупированной немцами территории. А немцы уголовников не жаловали, не нужны они им. И на советской территории Плеткина и Бурлакова ждал лагерь, если не расстрел. Так что выбора нет ни у кого в группе. И все прекрасно об этом осведомлены.
И у самого Храпова, попадись он в руки НКВД, шансов нет. Бывший белый офицер, член РОВС, добровольный помощник врага, командир диверсионной группы, проникшей на территорию Советского Союза с целью совершения диверсии в пользу немцев. И как ни унизительно было убежденному борцу с большевизмом штабс-капитану Храпову сражаться вместе с отребьем, иного выхода у него не было. От того, как сработает в тылу его группа, будет зависеть и его жизнь.
На спортивном городке группа работала удовлетворительно. Храпов устроил экзамен без скидок и поблажек. Бывшие уголовники Плеткин и Бурлаков бегали плохо, мешала одышка. Лыков даже заподозрил и сразу же доложил командиру, что эти два типа откуда-то наловчились доставать травку, которую курили поздним вечером в туалете на улице. Сам Лыков был неутомим и на полосе препятствий, и на спортивных снарядах.
Агафонов и Кочетков выполнили все задания на грани допустимого. «Прикидываются или правда так слабы? – вдруг подумалось Храпову. Он смотрел на своих подчиненных и не видел, чтобы двое бывших военнопленных дышали, как загнанные лошади. – Не хотят выкладываться до последнего? Но ведь они понимают, что, выгони я их из группы, они попадут в лагерь. Лучше бы уж старались, стремились сбежать, когда их забросят на советскую территорию. Такое поведение было бы понятно».