Попова Клавдия Захаровна была домработницей в доме богатого немца с 1926 по 1938 год. В 1936 году вышла замуж за Карла Людвиговича Гейнца, мастера предприятия по ремонту сельскохозяйственного оборудования. Разведена в 1939 году. Гейнц умер от воспаления легких в 1940-м. В том же году Клавдия Гейнц вышла замуж за Федора Матвеевича Кузьмина и взяла его фамилию.
И таких набралось двенадцать человек. Ну что же, можно устроить проверку на лояльность. Максим наметил себе порядок проверки так, чтобы каждый последующий адрес был как можно дальше от предыдущего. Из двенадцати адресов только четыре были в самом Марксе, остальные восемь – в окрестных селах.
Собаки во дворе не было, иначе она давно бы подняла шум. Шелестов вел себя так, чтобы собака, если она есть, обязательно почуяла его агрессивные намерения. Он тряс слабенький старый забор из почерневших дощечек, пинал его ногой и бросал во двор небольшие камешки. Хозяева дома даже не заметят его действия, а вот собака обязательно отреагирует. «Командировочные», которые получила группа, были совсем маленькими, практически только на карманные расходы и питание. Если какая-то собака порвет брюки, то новые купить будет не на что. Придется красоваться в зашитых, а этого Максиму совсем не хотелось.
В доме были люди. Свет горел в двух окнах из четырех. Иногда за занавеской мелькал силуэт человека. Видимо, это кухня, и там мужчина и женщина. Ужинают.
На темной улочке ни души, Шелестов решил, что можно действовать. Прелесть маленьких провинциальных городков в том, что с наступлением темноты жизнь в них затихает.
Найдя удобное место, он перебрался через невысокий забор, осмотрелся, прикидывая возможные пути отхода, потом двинулся к окну.
На его легкий стук сначала никто не отозвался, потом занавеска отодвинулась и появилось бородатое лицо. Настороженный взгляд шарил по двору в поисках незваного гостя. Максим приблизился к окну.
– Хозяин, открой, – не очень громко, старательно изображая беду, попросил Шелестов. – Помоги!
Бросив недовольный взгляд на темный двор, хозяин задвинул занавеску. Было слышно, как женский встревоженный голос просил его не открывать. Мужчина что-то проворчал в ответ. Шелестов прижался спиной к стене и, стараясь не выпускать из поля зрения улицу, уставился на дверь. Наконец лязгнул металлический засов. В проем высунулась мускулистая волосатая рука с керосиновым фонарем. Максим в полутьме сеней разглядел, что возле ног хозяина, у стены, стоит топор, а чуть поодаль штыковая лопата.
– Кто тут? Чего надо? – недружелюбно проворчал мужчина.
– Земляк, помоги, – простонал Шелестов, демонстративно держась за грудь. – Спрячь меня…
– А ну пошел отсюда! – тихо, но грозно произнес хозяин дома. – Давай, пока собаку не спустил.
– Нет у тебя собаки, – страдальческим голосом возразил Шелестов. – Я собак за версту чую, меня собаками рвали. Потому и пришел к тебе.
– А ну проваливай отсюда, сволочь! Проваливай, пока я тебя вилами не приколол к стене. За своим добром пришел? Всех вас гнать надо отсюда, с исконных земель русских, немчура проклятая.
Шелестов не стал ждать продолжения. Если дать распалиться этому бородачу, живущему в каменном добротном доме, не им построенном и полученном просто так от властей по переселению, добра не жди. Нравятся им добротные каменные немецкие дома с большими погребами, с теплыми надворными постройками. «Вот в чем дело, – усмехнулся Максим, перебравшись обратно через забор и убедившись, что хозяин дома закрыл за собой дверь. – Они за такое добро готовы сами горло перегрызть. Не надеясь на власти». Что власть? Она как выселила немцев, так и вернет их. Так рассуждает простой мужицкий ум.
Из двенадцати адресов семь отреагировали примерно так же, как и этот. Один, правда, стал кричать: «Милиция!», но не очень убедительно.
За последние трое суток Максим побывал во многих местах, где собирается народ. Вынужденно или по своей воле. И в столовых, и в пивных, которые стали открываться в городе, и в очередях. Он прислушивался, иногда, прикидываясь простачком, участвовал в разговорах. Росло и крепло убеждение, что здесь немецким диверсантам никто помогать не будет. Может, и напрасно власти затеяли депортацию. Общая беда сплотила народ. Сейчас все в одинаковом положении. И уж тем более будут петь властям дифирамбы те, кто получил под заселение опустевшие немецкие дома.
«Напрасный расчет у немцев насчет этих районов, если он у них есть, – думал Шелестов. – Нет тут никаких особых условий и очага напряженности. И местное управление НКВД так считает, и у меня не появилось оснований возразить. Проверю оставшиеся два адреса, и надо возвращаться».
Это была простая привычка доводить до конца любую работу, а не конкретные подозрения по поводу двух оставшихся адресов.
Дом стоял особняком недалеко от кладбища. Шелестов подошел к нему со стороны оврага и долго смотрел, как щуплый невзрачный мужчина в кургузом пиджачке насаживал на черенок штыковую лопату. Он обтесывал черенок снова и снова, скоблил его осколком стекла, полируя почти до идеального состояния. Стало темнеть, когда мужчина наконец закончил свою работу. Он выпрямился, отряхивая с коленей стружку, посмотрел на темнеющий лес за огородом и не спеша ушел в дом. Через несколько минут из дома торопливо вышла дородная женщина и скрылась в сарае, где тут же забеспокоились, закудахтали куры. Оттуда она вышла с корзинкой, наполненной, видимо, продуктами с ледника.