— Выдайте нам инглеса! — зарычала толпа.
— Хуан! — крикнула Серафина из комнаты. Я обернулся. Она стояла в дверях комнаты — и дон Бальтасар опирался на ее руку. О’Брайен шел следом. Он был бледен, как стена. Дон Бальтасар, как будто ничего не слышавший раньше, вдруг оставил свою дочь и вышел на галерею. Отец Антонио бросился к О’Брайену и схватил его за плечо.
— Неужели у вас нет сердца, нет совести? — сказал он. — Во имя всего, что вам дорого — остановите это святотатственное нашествие!
О’Брайен стряхнул его руку с плеча — и взглянул на Серафину. Он не мог говорить от волнения: ревность, ярость по отношению ко мне душили его. Послышался старческий голос дона Бальтасара:
— Что нужно этим людям?
— Они требуют выдачи нашего гостя, — громко сказала Серафина и, презрительно взглянув на О’Брайена, добавила: — Они это делают, чтобы угодить вам.
— Бог видит, что я тут ни при чем.
Он действительно, очевидно, был непричастен к этому бунту и наверно вмешался бы, если бы жажда мести, отчаяние от потери Серафины, ревность не парализовали его волю.
Дон Бальтасар подозвал меня кивком головы.
— Не подходите к нему, — забормотал О’Брайен, — я… я…
Но я отстранил его. Дон Бальтасар оперся на мою руку.
— Около меня вы в полной безопасности, — сказал он. Мы подошли к балюстраде.
— Сейчас я призову их к порядку, этих несчастных безумцев, — проговорил он. — Мой голос образумит их.
Мы ясно видели бородатые искаженные лица лугареньос. Но и они нас видели достаточно ясно: яркий свет факелов освещал наши лица.
— Около меня вы в безопасности, — повторил дон Бальтасар.
Вдруг я увидел, как один из лугареньос отделился от толпы и начал красться к воротам. У него через плечо висел мушкет, отнятый у часового. Я узнал его. Это был пират со сломанным носом, попробовавший моего кулака.
Дон Бальтасар протянул руку — и толпа попятилась назад. Я не понимал, отчего он не велит неграм разогнать этот сброд выстрелами.
— Смотрите на инглеса, — послышался ропот, и все закричали наперебой: — Эсселенсия, выдай нам инглеса!
Дон Бальтасар внезапно помолодел лет на десять. Он выпрямился во весь рост.
— Безумцы, — начал он без всякого гнева.