Арина Родионовна. Скучно тебе, Сашенька?
Пушкин. Да нет. Мне хорошо. Спокойно.
Арина Родионовна. Перебудем как-нибудь зиму вдвоем. Лишь бы дал мне бог силы за тобой приглядывать! Как все уехали, уж так тихо стало в дому. Ночью мышь прошмыгнет, а я слышу…
Пушкин. Какое сегодня число?
Арина Родионовна. Да после крещенья будто пятый день. Или шестой…
Пушкин. Никто не пишет. Ни из Петербурга, ниоткуда. Не допросишься от них писем, от треклятых друзей!
Арина Родионовна. Воет, нечистая сила! Да… Ты, Сашенька, знаешь деда Михайлу из Зимарей?
Пушкин. Болтливый больно дед.
Арина Родионовна. Вот все так говорят: болтливый да болтливый… А слыхал, какая с ним оказия приключилась?
Пушкин
Арина Родионовна. В прошлый год об это время, в самый снег, плелся он из Святых Гор к себе в Зимари. Тверезый. Там через Сороть, через реку, тропка по льду была протоптана ниже Савкиной горки. Идет он. День сошел, а ночь еще не пришла, не приступила. И время, знаешь, такое смутное, тихое. А около тропки пролубь во льду, в реке. Вода в пролуби черная-пречерная. И видит Михайло: плавает в той пролуби золотой ковшик. Темнота уже, а ковшик светится, горит червонным жаром. Михайло остановился, потоптался, думает: «Ай унесть тот ковшик с собой? Все-таки золото». Да вроде неловко. Может, его кто нарочно в пролубь подкинул, чтобы Михайлу испытать, узнать – не вор ли он, не разбойник ли. Боязно ему ковшик унесть. «Ну, думает, тогда по крайности я из этого ковшика водицы напьюсь». Нагнулся он, полез за ковшиком, а бородища-то у него сивая, длинная. Помнишь?
Пушкин. Помню, помню. Что же дальше?
Арина Родионовна. Да!.. Тут высовывается из гфолуби мохнатая лапища, цоп его за бороду и держит крепко.
А Михайле-то было не до смеху.
Подслушивают, негодницы!
Пушкин. Оставь их. Рассказывай.