Последние дни он был так потрясён возвращением родителя, которого большую часть жизни считал погибшим, так занят навалившимися делами, так напряжён и растерян, что почти не вспоминал об увиденном. О том, как пальцы его избранницы ласкали в борделе отцовский член.
Что это было?
Проблемы росли снежным комом, не оставляя места праздным мыслям, и разговор откладывался. Лионель не находил свободной минутки даже для того, чтобы остановиться и осознать: Эриэл жив, его отец жив, вот — рядом, целый и невредимый, настоящий, из плоти и крови. Прочувствовать это и порадоваться.
Лучше всего его состояние описывалось словами «эмоциональная заторможенность». Был ли это шок или что-то другое, но Лионель ощущал себя деревянным истуканом с гудящим котелком вместо головы. Им с отцом столь многое надо было обсудить, но они молчали и по большей части вели себя как чужие. Неловкость, повисшая между ними ещё тогда, в той убогой комнате на втором этаже дома терпимости, разрасталась, подобно гигантской яме. И с каждым днём решиться перепрыгнуть эту пропасть становилось тяжелее.
И отец, и сын были слеплены из одного теста. Сдержанные, замкнутые, они могли бесконечно ждать друг от друга первого шага. Но время шло. Проблем, требовавших немедленного решения, становилось меньше. Вопросы и недомолвки скапливались, как гной под коркой воспалившейся раны, и необходимость откровенного разговора назрела.
Как только со всеми делами было покончено, Лионель собрался с духом.
Ему о многом надо было спросить.
Прямой, величественный, Эдриэл стоял у окна в своей спальне и деревянным гребнем расчёсывал длинные белоснежные волосы. Судя по тому, как наэлектризованные пряди тянулись к зубцам, отец занимался этим не один час. У каждого свои способы бороться со стрессом.
— Я не помешал?
— Ты не можешь помешать.
Слова напомнили Лионелю, как он толкнул бордельную дверь и застукал родителя в постели со своей невестой. Подумал ли отец о том же? По лицу Эдриэла ничего нельзя было прочесть. Он водил гребнем по волосам, распушившимся от бесконечного расчёсывания, и смотрел в точку над плечом Лионеля. Дома король-старший всегда одевался роскошно. Длинная мантия серебрилась, будто сотканная из лунного мерцания. Когда Эдриэл прошёлся по комнате, чтобы вернуть гребень на трюмо погибшей супруги, между полами мелькнули серые штаны, заправленные в сапоги до колен. Лионелю было далеко до отцовской элегантности.
— Я…
— Прошу, присаживайся.
Лионель опустился в одно из стоявших у окна кресел, но сразу поднялся. Разговор, который он собирался начать, следовало вести на ногах.
— Элада… — сказал Лионель и замолчал, не зная, как продолжить.
На помощь неожиданно пришёл отец.
— Ты участвуешь в отборе её женихов?
И снова на лице каменная маска. И тон ровный, обманчиво равнодушный. Если бы Лионель не знал эльфов, то решил бы, что их королю ни до чего нет дела. Но за показным безразличием мог бушевать ураган вселенских масштабов.
— Участвую. Элада моя истинная.
Отец тяжело сглотнул. Опустил взгляд. Потянулся и судорожно сжал спинку стула, подвинутого к трюмо. Опёрся на неё, как на костыль.