Царская дочь

Иавин попытался высвободиться, оттолкнуть ее, но она не разжимала рук. Вскоре он сдался, но стоял неподвижно и отчужденно, пряча глаза.

Лидия, бледная от испуга, воскликнула:

– Хорошо-хорошо, Иавин! Мы больше не станем тебя ни о чем спрашивать.

Тем вечером Каменотес и Лидия сидели на стульях у очага. Беляшку уже завели на ночь в дом. Иавин расположился на земляном полу и, положив руку козе на шею, слушал Каменотеса.

Зиссель, которая уже знала о предложении плетельщика, сидела, прислонившись к матери, и напряженно всматривалась Иавину в лицо.

– Плетельщик циновок хочет, чтобы ты пошел к нему в подмастерья. Но решать не нам, ведь мы тебе не родители, – объяснил Каменотес. – Мы спрашиваем, кем ты был раньше, не затем, чтобы напугать тебя или причинить боль. Поверь нам, Иавин, и послушай меня хорошенько. Мы думаем, ученику плетельщика можно не опасаться надсмотрщиков каменоломни с Высокого берега.

Иавин испуганно вздрогнул. Он боялся надсмотрщиков, но Берла – куда сильнее. У этого парня внутри пусто, как у мертвеца, душа покинула его. А ну как он решит забрать себе чужую? И почему бы не заграбастать душу соседского мальчишки? Есть и спать под одной крышей с Берлом, когда тот глух и слеп ко всему вокруг, – да ни за что на свете!

– Тебе необязательно спать в их доме. Сосед говорит, ты можешь по-прежнему жить у нас, если хочешь, – быстро добавила Лидия.

– Я хочу спать здесь! Рядом с Беляшкой, и с вами, и с Зиссель! – Иавин сжал губы в ниточку и обхватил руками колени.

Лидия с Каменотесом обеспокоенно переглянулись.

– Или у тебя есть родные, к которым ты хотел бы вернуться? – решилась наконец Лидия. – Я спрашиваю только потому, что не могу не спросить. Твои родные имеют на тебя право. Я вовсе не хочу сказать, что тебе нельзя остаться у нас, слышишь?

Иавин кивнул. Он пытался взять в себя в руки, но его губы дрожали.

– Мама…

По щеке, пыльной после уличных игр, пробежала слеза. Он покачал головой, сложил руки у груди, будто качая младенца, потом показал рядом с собой ребенка лет шести и замахал воображаемым ножом.

Зиссель шумно втянула воздух. Не привыкшие слышать от нее хоть что-нибудь, Каменотес с Лидией удивленно взглянули на дочь, но тут же снова повернулись к Иавину. Тот показал всадника, держащего вожжи. Изобразил удары кнута и провел рукой у горла, будто перерезая его.

То, что он рассказывал, было слишком невыносимо, слишком страшно, чтобы произнести вслух. Он мог говорить об этом только на языке Зиссель – голос тут не требовался, да его и не было из-за душивших мальчика слез.

Зиссель налила в плошку воды и протянула ее Иавину. Он шумно отпил пару глотков, опустил плошку, повернул рыбкой к себе, будто вбирая ее силу, и с трудом заговорил.

– Они забрали меня и других детей. Посадили в запряженный волами воз, как зверей в клетку. Мы ехали много дней и ночей, пока не оказались в краях, где люди выглядят как здесь. Не знаю, сколько мы провели в пути. Кормить нас кормили, но скудно, и воды тоже не хватало. Они часто были не в духе – те, что нас похитили. Гневались. Чуть ли не всю еду оставляли себе. Изредка нам доставалась горстка каши или пара смокв. Несколько раз нас выпускали по нужде, но чаще оправляться приходилось прямо в углу.

Он взглянул на Лидию. Та ободряюще ему кивнула.

– Однажды мы услышали какой-то шум, крики, и вдруг нас потащили с воза. Велели помыться, дали вдоволь еды и питья. А потом отвезли в город, на рынок. Туда съехалось полно всадников: щупали нам мышцы, осматривали руки-ноги, заглядывали в рот и между ягодиц. Меня и еще нескольких мальчиков обменяли на серебро. Что произошло с детьми, которые заболели в пути, мне неведомо.