Царская дочь

Иавин набрал побольше воздуха в легкие. Его голос зазвучал выше.

– Нас снова посадили на воз и повезли куда-то – похоже, они спешили. Несколько дней и ночей нас трясло и укачивало. Мы были все помятые, в синяках, как битые яблоки. Один мальчик… добрый такой… все умолял: «Воды! Дай воды!» Я звал на помощь, но никто меня не слышал. Остальные оттащили меня от него. «Он болен, брось его, не то сам заболеешь!» Мой друг лег и отвернулся от нас. Наконец мы остановились, и старшие мальчики спрыгнули с воза. Только тогда мне удалось подползти к нему. Я позвал его и перевернул на спину. Жизни в нем уже не осталось. Он был пуст.

Зиссель затрясла головой и спрятала лицо в ладонях.

Лидия налила всем травяного отвара. По потолку пробежали друг за другом два геккона, где-то за домом лаяла лиса. Они пили медленно и молча, погрузившись каждый в свои мысли.

– Как ты сбежал? – спросил Каменотес, когда Иавин снова поднял глаза.

– Нашел острый камень и перерезал веревку на ногах. Всадники не обернулись, и я уполз в темноту. Как можно дальше. Днем прятался. А ночью все бежал и бежал. Не знаю, сколько дней. Я изнывал от голода и жажды. А потом… – Иавин улыбнулся Зиссель. – Потом меня нашла Зиссель и запустила мне камнем в голову.

Зиссель сложила ладони и умоляюще посмотрела на него.

– Да, за это и вправду стоит попросить прощения! – пожурила дочь Лидия.

– Я прощаю тебя, Зиссель, – сказал Иавин и улыбнулся.

То, для чего нет слов

Глубокой ночью Иавин в одной набедренной повязке стоял на пороге и смотрел на серебристые тополя, что росли вдали у реки. Их листья шуршали, и в молочном свете луны казалось, будто деревья ожили и переговариваются между собой.

Беляшка стояла рядом и то и дело легонько бодала его в ногу, словно повторяя: «Пойдем обратно, чего тебе не спится?»

Завтра ночью взойдет полная луна, и на рассвете он начнет новую жизнь. Здесь, в этой стране, жители которой выглядят иначе, говорят на другом наречии и обращаются друг с другом не так, как у него на родине, он станет учеником плетельщика. Начнет работать как взрослый муж, и в этот большой день рядом с ним не будет отца, который станет им гордиться и благословит его. Не будет матери, которая поцелует и повесит на шею защитный амулет. Не будет братьев, которые им восхитятся.

Все вокруг было чужим, и он чувствовал себя невыразимо одиноким, заблудшим, пропащим.

Как вышло, что теперь его кличут Иавином и живет он у Лидии, Каменотеса и Зиссель? Как вышло, что этот новый Иавин работает в поле, рассказывает истории на чужом языке, смешит людей? Как могла одна жизнь взять и закончиться, а другая – совсем в другом месте – взять и начаться?

Люди, у которых он теперь живет, ему не родня. Но они заботятся о нем как о родном. Боги взяли его под защиту и оставили жить. Для чего? Для чего, когда он уже был готов покинуть этот мир, они послали ему Зиссель?

Перед глазами стояли родители – живые, словно он видел их только вчера. В ушах звенел смех младшего брата, словно они только вчера играли в салки. Почему он, Иавин, еще живет, а они, его родные, – больше нет?

Прижав кулаки к глазам, он качался из стороны в сторону. Мама. Отец. Братья. Я здесь. Я жив. Я никогда вас не забуду. Вы – в моем сердце, в моих глазах, в ушах, руках. Я здесь. Посмотрите на меня. Услышьте меня.

Спустя некоторое время Иавин успокоился и, чтобы вернуться в настоящее, принялся внимательно глядеть по сторонам.

Вредного верблюда увел домой шурин плетельщика. Берл еще пару часов назад вернулся с ежевечернего купания в заводи. На связки ивовых прутьев у мастерской плетельщика и на высохшую траву, что колыхалась от легкого дуновения ветра, лился лунный свет.