— У тебя семья в деревне?
— Нет, тут у меня семья, на Кружилихе.
— Кто у тебя?
— Мать.
— Ты один у матери или много вас?
— Один,— сказал Толька и сам удивился: ему до сих пор не приходило в голову, что он у матери один. При матери он числил Федора, Ольку, и Вальку, а себя — в последнюю очередь и между прочим.
— Ты по доброй воле к нам пришел,— сказал Листопад.— Законы военного времени тебе известны, так? Ты понимаешь, что мы тут не шутки шутим. Мы все силы напрягли — завершаем великое дело, ради которого сотни тысяч наших советских людей отдали жизнь; а ты дезертируешь...
Он говорил суровым голосом и чувствовал нежность ко всем этим ребятам, к этим чистым глазам, которые смотрели на него, которых он раньше почему-то не замечал.
— А вы где, ребята, живете?
Ребята замялись: никому не хотелось выскакивать,— отвечать первым...
— Вот ты — где живешь?
— Я? — переспросил Алешка Малыгин.— Я тоже в семье живу.
— А ты?
— В юнгородке,— отвечал беленький, похожий на девочку Вася Суриков.— Я, и вот он, и вот он,— мы живем в юнгородке.
Юнгородком называли десяток стандартных двухэтажных домов, построенных в годы войны для молодых рабочих, не имевших жилья.
— Как там у вас, в юнгородке?— спросил Листопад.— Хорошо?
По тому, как переглянулись ребята, он понял: совсем нехорошо.
— Ничего,— указал Вася Суриков с снисходительностью мужчины, понимающего трудности и не боящегося их,— жить можно.
Листопад смотрел на них, и чувство умиления, почти благоговения, наполняло его душу.
Он надвинул Тольке кепку на нос и сказал: