«Мы лежали в окопах...» — «Черные смерчи разрывов поднимались к небу...» — «Четверых немцев убил я, с остальными расправился мой товарищ...» Сколько таких рассказов она прочитала ребятам за годы войны!
Дальше Николай Иванов рассказывает о своей довоенной жизни. «Чтобы знали, за что я воюю», пишет он. «...Наш колхоз был лучшим в районе, в нем создавалась новая счастливая жизнь...» — «Я записался в драматический кружок; как я был горд и счастлив, когда мне дали главную роль...»
Что такое?
«...эта Прокофьевна вечно распекала нас за изрезанные парты и за беготню в коридоре, а мы дразнили ее. Но теперь я понимаю, что она любила нас и мы ее любили...»
Прокофьевна?..
Софья Демидовна нервно поправила очки. И потеряла место, где читала.
«...с этим человеком связаны лучшие воспоминания детства. Как она знала наши нужды и печали. Как умела привить нам любовь к знанию и труду...» «Я был так неблагодарен, что, окончив начальную школу, ни разу не зашел, ни разу не написал...»
«...мне хочется написать ей: Софья Демидовна! Мой первый учитель, первый наставник и друг! Я воюю и за вас — за ваш светлый труд, за вашу спокойную старость!»
Дальше Софья Демидовна не читала. Она вскочила и с газетой в руках побежала по гулкому, пустому, темному коридору.
В комнатушке у Прокофьевны горела коптилка. Прокофьевна крепко спала на низенькой лежанке, на веревке над ее головой сушились тряпки.
— Прокофьевна! Прокофьевна!..— с мокрым лицом бормотала Софья Демидовна, расталкивая ее.— Прокофьевна, слушай...— она засмеялась сквозь слезы счастливым смехом.— Да проснись же, Прокофьевна!..
КРУЖИЛИХА[24]
Дети завода
Как-то был у Листопада спор с Зотовым: где рабочее место директора. Зотов доказывал, что в кабинете.
— Ты пойми,— говорил он,— мы с тобой действительно генералы, под нашим командованием армии. Начальники цехов, главный конструктор, главный технолог, главный механик, главный металлург, главный энергетик — это ведь высший командный состав! Что же мне, бегать за каждым? Слушай, ведь начальник цеха смыслит в своем деле, ей-богу, не меньше нас с тобой. Их нервирует, когда крутишься у них перед глазами: они думают, что директор им не доверяет... Я бываю на сборке и на испытаниях, а вообще я у себя, люди приходят — я на месте, моментально приму — культурно... А к тебе звонишь, звонишь — один ответ: он на заводе. А если ты кому-нибудь срочно нужен? Где тебя поймаешь? Это пережитки первого периода стройки: «Где начальство?» — «На лесах»...
А Листопад тосковал в кабинете. Сидеть за письменным столом было ему трудно. Посидит час-полтора и идет в цеха.
Но все-таки получалось так, что едва Листопад появлялся в кабинете, как раздавались телефонные звонки и приходили посетители, и всем им Листопад действительно был очень нужен,— очевидно, без сиденья в кабинете никак не обойтись...
Вот и сегодня. Едва он вошел, как Анна Ивановна доложила, что три раза звонил комсорг завода Коневский, спрашивал директора. Коневский за все время обращался к Листопаду не больше четырех-пяти раз и всегда по серьезному делу. Листопад велел Анне Ивановне сейчас же созвониться с ним.
Коневский явился очень скоро. Это был узкоплечий, еще не сложившийся юноша с молодыми темными усиками, с горячими карими глазами, с лицом неправильным, подвижным и прелестным, какое может быть только у очень молодого и очень хорошего человека. Ворот вельветовой блузы с застежкой-молнией не закрывал его шеи, нежной, как у девушки. Он старался выглядеть солидным и укротить горячность; кровь то и дело приливала к его лицу.