— А мы вот — видишь?
— Вижу, вижу. Какая сила в заводе была, остановили его, и жизнь пошла другим кругом. Привыкаете?
— Помаленьку привыкаем. Первый год беда была, думали, с голоду издохнем, а теперь оклемались. Полей-то кругом, сенокосов, огороды заводят, скоро сады поднимутся, — говорят люди и радуются, что вышли они из нужды, приспособились к незнакомому труду и новой жизни.
— Как лучше, мужиком или рабочим? — спросит, бывало, Петр.
— Там и тут работать надо. Без работы везде плохо.
Вернется Милехин, заглянет Марья в бурак, там пусто.
— Ну и рыболов же ты, отец! Степка — и тот был лучше.
— Он и наловит, когда приедет.
— Да я ничего, шутя говорю.
— И я шутя. Дай отдохнуть, привыкнуть, тогда и буду знаменитым рыболовом.
— Ой ли? В завод потянешься.
Марье хотелось поговорить с мужем, где он думает кончать свою жизнь, но она удерживалась.
«Дам отдохнуть, поправиться, тогда и поговорю», — думала она, перекапывала огород, возила на тачке навоз и не неволила мужа.
Он же, бывало, завернет на огород, посмотрит и скажет:
— Пользишка от него есть какая-нибудь?
— Жить помогает.
Повернется Петр — и за Ирень, в луга, где солнце, ветер, запах травы. Чувствует он, как возвращаются к нему силы, проходит боль в ноге и утихает кашель. Тянется к солнцу и лесному воздуху, как малое дитя, точно думает наглядеться, надышаться за все годы, которые провел в темных и душных цехах. Вспоминает он Степку и Настю: «Лыжи любят, волю и солнце, понимают, что жизнь в нем». И жаль становится, что слишком рано его оторвали от воли и воздуха, тринадцати годов сдали в мастерскую.
Оправился Милехин и сам заговорил с женой:
— Мать, я ведь здоров.
— Благодари бога. Что, не бежать ли задумал?