— И револьвер мне дадут?
— Всем, и тебе, если примут… Ишь, белых ждут. Послушай — об этом только и говорят. Не хотят расставаться с капиталом.
— Красные дома у них хотят отнять?
— А что? Тебя, а таких рабочих, как ты, тысячи, в подвале оставят? Ясно, возьмут.
— Понимать ты, Ханжа, много стал.
— У нас каждый день митинги, к сознательному приучают… Есть дураки — берут? — спросил Ханжа про билетики.
— Теперь про белых загадывают.
— Гадай не гадай, а все по-нашему будет. Ну, товарищ, прощай! — Ханжа подал руку.
Яшка задержал его руку и сказал:
— Ефимку бы забрал ты, чего он ребят мучит и тебя порол.
— Не до него теперь. Если тебя поймают и обидят, ко мне беги, прямо на Арское.
— А белые придут?
— Не пустим, у нас одно решение: никому, кроме нас, не бывать!
Яшка торопился в свой подвал и радовался:
«Ишь, товарищем назвал. На равной ноге, выходит, стоим. Одинаковы, одна цена. А как он их револьвером-то пугнул!»
— Черныш, айда на Кабан, морду тебе окровянили — промою. Я им припомню, не спущу, когда у красных буду и получу револьвер.
Яшка спал в своем подвале, рядом с ним попугай и Черныш, и блохи свободно прыгали с собаки на человека, на птицу… Низкое окно подвала, ниже тротуара, было забрызгано грязью. На него насела пыль, и Яшке казалось, что была ночь, тогда как веселый день давно гулял по городу. Яшку разбудил колокольный звон. Звонили на всех церквах самые большие колокола, как в пасхальные дни. Вышел Яшка с Чернышом и птичкой-счастьем на улицу.
«Кто это им языки развязал?» — думал он про колокола.
Улица была не вчерашней: магазины и лавки открыты. Ставни с окон, доски с дверей сбиты. Женщины, гимназистки — все на улице в белых платьях. И офицеры с погонами по-прежнему, по-царскому.
«Вот так штука: белые, выходит, пришли!» — решил Яшка.