Не ожидал все-таки он, что так скоро и легко белые возьмут Казань, опешил и прислонился к стене сообразить, как же теперь быть ему. А колокола гудели, и не слышен был голос Махамаджана, точно старьевщик не ходил в тот день по улицам и не пел свою вечную песню о хлебе и тряпье.
Центральная, богатая, одетая по-праздничному Казань расходилась по церквам и магазинам — молиться, продавать и покупать.
Еще не умолкли колокола и не отошли церковные службы, как с Арского поля полетели над Казанью в крепость, где засели юнкера, пушечные снаряды. Рабочие и красноармейцы начали наступление на город.
А потом из артиллерийских казарм на берегу озера Кабан и с Волги полетели снаряды, а из крепости — навстречу им.
Умолкли церковные колокола, и меньше стало на улицах женщин в белых платьях, а забегали и засуетились офицеры, кадеты, гимназисты, студенты. Надели они свои светлопуговичные мундиры, тужурки и вооружились. Они не хотели пускать красных в Казань; хотели удержать свои дома, торговлю, а рабочих в подвалах, с окнами ниже тротуара и без хлеба, на вы бое.
Понимал все это Яшка.
Рыбный рынок был, как прежде, при царском строе. В один день достали все из земли, из потайных складов.
Яшка встретил Моркву.
— Папиросы лучшие, крымские, табак турецкий. Прибыл только сегодня, нет ни у кого — лучший! — кричал он.
— Врешь ведь? — спросил Яшка.
— О чем ты?
— Да про табак, что сегодня прибыл.
— Не вру, правду говорю. Это ведь не красные, у которых ничего нет, а у белых раз-раз — и готово!
— Вчера ты ими торговал.
— А ты молчи!.. Все верят, и папиросочки ходко идут. Курить сразу сильней стали. Бабы вот сегодня чуть ли не все курить начали. Отчего это? От радости, что ли? Что, брат, моя власть верх взяла?
— Взяла, надолго ли?
— Ты думаешь, вышибут?
— Думаю. Со всех сторон палят, послушай.
— И наши не дремлют, засели крепко.
— Красные все равно верх возьмут.