— Кушайте!
— А если Ганс… — заикнулась мать.
— Не придет. В шею вытолкаю. — Женя склонилась к Луке. — Кушай, дедушка. До меня не уходите. Ладно? Я скоро… — и вышла.
Голос Ганса Фриче оборвался. Его заменил голос Жени, не певучий, а сухой, отрывистый:
— Ганс Фриче, вас назначили начальником дороги? Нет. Вы по-прежнему лейтенант строевой службы. По какому же праву вы орете на мастера, как немецкий начальник дороги, как немецкий главный инженер, как немецкий жандарм?! У вас хромая лошадь, а виноват мастер. Вы не умеете сидеть в седле, а виноват опять мастер. Вы приехали в гости и как самый последний германский солдат орете на хозяина.
Да, лейтенант Фриче был всего только непрошеным гостем, надоедливым противным ухажером, от которого тошнило Женю, но которого боялись выставить из дому. Его терпели только как хулигана, громилу, с которым не могли справиться. Но сам Ганс Фриче, этот девятнадцатилетний бледноглазый, крикливый, жадный вороненок, считал себя сверхчеловеком, завоевателем мира — словом, птицей царственной. И все, что он делает, есть великолепно. А Женя есть большая дура, красивый зверь, которого называют женщиной. Ганс Фриче желает иметь этого зверя своим. Но зверь рассержен, лает, значит, надо его приласкать. И Ганс Фриче переменил тон:
— Жена, Жена, зачем вам утруждать свою голову плохой дорогой, когда есть цветы, звезды. Будем глядеть на них, Жена…
— Ганс Фриче, вы слишком торопитесь: я для вас пока не жена.
— Женья, — поправился Ганс и поглядел на часы, — в моих руках сорок семь минут. Будем спешить.
— А в моих ни минутки. Приезжайте завтра.
Ганс Фриче покорно запылил назад, утешая себя: «Такой красивый зверь стоит маленького ожидания».
В дом Громадина Лука принес жгучее волнение. Всем стало ясно, что дальше жить на немецкой стороне нельзя, не потерпит сердце, и удивительно, как жили, как терпели раньше. Надо уходить в партизанскую землю, уходить немедленно с Лукой.
Кроме маленькой Анки, никто не спал в доме Громадина. Женя, не раздеваясь, сидела уже не первый час на разобранной постели и думала: «Уйду… Брошу папу, маму, все и уйду. А не возьмет Лука — убью Ганса. Не удастся убить его — убью себя». Она проклинала свою молодость, свою красоту. С какой бы радостью она сделалась старухой! И мысленно с наслаждением твердила: «Беззубой, хромой, горбатой».
Отец с матерью сидели за чайным столом. Мать держала в руках стакан и полотенце, давным-давно позабыв о них. Отец вилкой колол и колол ломтик хлеба, который давным-давно обратился в решето. Оба молчали и думали об одном: «Решено, и нечего тянуть. Надо сказать: „Лука, мы идем с тобой“». А сказать было трудно. Вдруг Лука крякнет, раскинет руками и тихо молвит: «Не сердитесь, но таких мы не берем».
В спальне дочери звякнул шпингалет.
— Женя, это ты? — спросила мать.
— Я.
— Почему не спишь?
— Ложусь, вот закрываю окно.
Девушка открыла окно и выскочила во двор, где под навесом на свежем сене спал Лука. Она решила разбудить его и, не откладывая, выбрать свою дальнейшую судьбу. В этот главный час своей жизни она не хотела встречаться ни с отцом, ни с матерью. Выбрать свободно, без давления родительской воли и советов, упреков и печали. Обдумывая, как разбудить Луку незаметно, без окрика, она из конца в конец ходила по двору.
ebooksa