По вечерней прохладе хорошо было слышно пастушью свирель, на которой играл кто-то у железнодорожной станции Поляны, и тоскливый мык, которым отзывался на свирель скот из вагонов.
— Весело едут, с музыкой, — похвалил и позавидовал Афонька.
— Едут, пусть едут, нам некогда: от людей и так отстали, — ворчала мать.
— Нам не стыдно и отстать, нас всего полтора человека… Я больше, как наполовину против большого, не сделаю.
Последними возвращались они в свою деревню Полые Воды. Землю, как покорного младенца, вечер закутал в темноту и тишь.
Колокол на станции ударил три раза, поезд крикнул, полетел по полям гудок, за ним и сам поезд на сотне ворчливых вагонных колес с сибирскими быками в Москву на выставку.
— Эге-гей! — крикнул вдогонку ему Афонька. — Валяй катай, паров не жалей!
Полые Воды утонули в тумане на берегу реки Немды, среди широких лугов. Свое имя деревня получила оттого, что всегда находится в затопе: весной вокруг нее широкие речные разливы; летом — травяной, сенокосный простор, подобный половодью; осенью густые, мокрые туманы; зимой — высокие, до крыш, снега.
— Все спят. У нас только у одних огонек, — сказал Афонька.
Да, приходится им работать больше всех. Отец пропал без вести в германскую[17] войну, и за него вот уже пятый год, с десяти лет, трубит Афонька на полях с плугом и бороной, в лугах с косой, в лесу с топором.
Мать от заботы да от нужды сильно расхлябалась, жалуется на грудь, поясницу. В доме есть еще брат Юрка да сестренка Варька, оба помоложе Афоньки, и толку от них никакого, больше едят, чем работают. Варька спала, Юрка шуровал у самовара, ждал старших. Он встретил их новостью:
— Сегодня по нашей деревне опять ехали на выставку. Вели коров, быка большенного-большенного и жеребца вороного-вороного, как грач.
— Вот люди… уже все убрали. А мы еще полмесяца проходим. Скачешь-скачешь с серпом, до болезни дойдешь.
— А ты думал как, играючи? — сказала мать.
— Играючи не играючи, а обидно: как пашня — неделю за плугом, страда — месяц с серпом; молотим ползимы, ночью с больной поясницей валяемся. Живем — глаза в землю, вверх поднять, по сторонам поглядеть некогда.
— А ты бы от страды-то на выставку! — сказала мать.
— Не смейся! Так и думаю. Вот выжнем рожь до овсяных страд и поеду.
— Капиталы-то где? Нет уж, повсеместно одинака крестьянская жизнь, от земли она такая тяжелая, и не исправишь ее. Поговоришь только. — Мать горько вздохнула.
— Не от земли наша нужда, нет. Ошибка в нашу жизнь вкралась, неправильно живем. Ошибку эту найти надо.
— Мал ты, вырастешь, сильным будешь, и жизнь легкая пойдет. В силе тоже дело.
ebooksa