Конечно, слуги были для д’Эрикура всего лишь слугами, и на вакантное место уже через несколько дней наняли нового человека. Кроме того, исчезая, Паскаль ничего не украл и даже не затребовал расчета за первую половину месяца. Казалось бы – забудь и живи дальше… Но нет! Виконту не давал покоя один вопрос. Неужели он зря доверял этому лакею? Неужели рассказал о волшебном заклинании слишком много? Д’Эрикур всегда был уверен в Паскале, в том, что благо хозяина для слуги превыше всего, и он не выдаст секретов виконта, не проявит излишней инициативы и любопытства… Но что же выходит? Неужто Паскаль сбежал, чтобы самому добыть свиток всевластия? Неужто он предал хозяина и присоединился к его соперникам, может быть к Кавальону или Помье? Неужто д’Эрикур сам создал себе еще одного конкурента?..
Дела с невестой тоже шли не очень. Опекун по-прежнему был против свадьбы. Его отношения с племянницей перешли в состояние вялотекущей войны, конца которой не предвиделось. Нанести визит в дом Жерминьяков по-прежнему не представлялось возможным. Софи постоянно писала виконту письма, объяснялась в любви, демонстрировала свое вольнодумство, назначала тайные встречи, требовала похитить ее, чтобы обвенчаться и насолить опекуну… Д’Эрикур колебался. Эта девица все больше его раздражала. Он уже сам не знал, хочет жениться или не хочет. Софи без имущества, без инкрустированной раковинами шкатулки была ему не нужна. А со шкатулкой? Последнее время виконт начал задумываться, не будет ли женитьба на такой девушке, как мадемуазель де Жерминьяк, слишком большой платой за мировое господство…
Словом, пока то да се, виконт совершенно забыл о главном светском событии – открытии Генеральных Штатов. Пропустить такое, конечно, было нельзя. Утром 3 мая д’Эрикур выехал из Парижа и к вечеру был в Версале. Что тут творилось! Народу на улицах была уйма. Количество экипажей на дорогах превышало все разумные пределы: дошло до того, что и проехать стало невозможно. Все свободные комнаты, квартиры и дома были сданы. В гостиницах не было мест. Естественно! Виданное ли дело – разместить тысячу двести человек депутатов, да еще и массу зевак! Единственное, что д’Эрикуру удалось вытребовать, была койка с клопами на втором этаже захудалого трактира, причем по невероятной цене. Мало того, что виконту пришлось спать на соломе! Его поселили – неслыханно! – в одной комнате с собственными кучером и лакеем да двумя какими-то адвокатишками из Парижа. Эта прибывшая поглядеть на историческое событие комичная парочка – один толстый, высоченный, со зверской мордой, второй щуплый, маленький, недокормленный – оказалась на удивление дерзкой. Полночи адвокаты обсуждали какие-то политические вопросы, словно это было их ума дело, а когда виконт приказал обнаглевшим простолюдинам заткнуться, имели смелость не послушаться. За тонкой стенкой непрерывно плакал ребенок: там поселилось семейство какого-то депутата из Оверни, прибывшее вместе со своим главой, дабы утешать народного представителя в минуты скорби и в случае необходимости быстро заштопать ему чулки.
На следующий день было запланировано шествие депутатов вместе с Его Величеством от церкви Святого Людовика к церкви Богоматери, где им надлежало прослушать проповедь. Вся дорога от первого места до второго была забита людьми. Народ сидел на деревьях, на крышах, фонарных столбах и афишных тумбах. Д’Эрикур так бы и не увидел ничего, если б ему случайно не повстречалась одна из бывших любовниц, которая за неделю арендовала окно в удобно расположенном здании и пригласила виконта к себе. Так, бок о бок с прежней дамой сердца, с третьего этажа какого-то доходного дома, населенного приказчиками и писарями, наблюдал д’Эрикур процессию депутатов, созванных со всех концов Франции, дабы изменить ее навсегда… или просто принять новые налоги и разойтись.
На фоне богатых епитрахилей духовенства и расшитых шелком кафтанов аристократии монашески-черная униформа депутатов третьего сословия особенно бросалась в глаза, делая их похожими на трудолюбивых, мелких и одинаковых муравьев. Д’Эрикур пытался разглядеть в этой бесконечной процессии графа де Мирабо, избранного в качестве представителя провансальского простонародья, но так и не сумел. Спросить у дамы было невозможно: все то время, что процессия проходила под их окном, бывшая любовница виконта не прекращала хлопать в ладоши и оглашать окрестности таким радостным и громким криком, какового д’Эрикур не добивался от нее даже в счастливейшие мгновения их романа. Кричал весь дом, вся улица, весь квартал. Казалось, что весь Версаль, ставший едва ли не многолюднее, чем Париж, слился в едином приветствии депутатам.
На следующий день везение покинуло д’Эрикура. На первое заседание Генеральных Штатов он так и не попал. Приходилось довольствоваться теперь впечатлениями депутатов, которыми они охотно делились.
– И все же, господа, будет голосование посословным или же поголовным? – спрашивали в гостиной.
– Думаю, поголовным! Зачем иначе третьему сословию дали двойное представительство?! Согнали шестьсот человек простолюдинов, чтобы наделить их одним-единственным голосом?
– Третье сословие, третье сословие! Последнее время только о нем и слышишь! Как будто оно главное в этом собрании!
– Вот именно! Нужно голосовать посословно, как это всегда было! Нечего выдумывать всякие новшества! Один голос – духовенство, один – дворянство, один…
– Да нет же! Наоборот, в интересах дворян, чтобы голосование было поголовным! Каждый сможет выразить свое мнение! Или вы думаете, что у меня и у какого-нибудь дремучего обитателя заросшего мхом замка из Гаскони – одни взгляды?!
– Но если у каждого депутата, независимо от сословия, будет голос… не сделает ли это представителей третьего сословия слишком дерзкими?..
– Но права человека!..
– Права правами, а все-таки дворянин – это дворянин. И всегда останется дворянином. А чернь – это чернь!
– Правильно! Мещане должны помнить, кто они такие!
– Господа, господа, что я слышу?! Да третье сословие и так кругом унижено! Вспомните эти мрачные одеяния, как у хирургов! А то, что нас с вами впускали в зал через главный вход, а третье сословие – через черный?!
– И правильно делали!
– Послушать вас, так получается, что вы вовсе и не маркиз! Говорите, как какой-нибудь нотариус!
– Или еще хуже…
– Как аббат Сийес!