– Ведь у тебя было достаточно времени, чтобы понять, что я бы все равно согласилась тебе помочь, – безжалостно продолжила Кира. – Ты не думал, что вместе мы бы быстрее сообразили, как вернуть все на свои места?
– Ты же ничего не понимаешь в волшебстве, – пробормотал Соль. Уши его пылали. – И как бы ты помогла?
– Может, я ничего и не понимаю в волшебстве, – дрожащим голосом ответила Кира, – зато ты ничего не понимаешь в дружбе. Знаешь что? Я ведь была в опасности из-за тебя. Я все это время думала, что помогаю тебе. Я же не знала, что все от меня зависит – там, с другой стороны зоопарка, или вот сейчас, с масками… Что было бы, если бы я не закрыла Двери? Ведь я даже не знала, что смогу их закрыть. Просто… делала то, что чувствовала.
Соль зажмурился и стал ковырять скамейку ожесточеннее прежнего. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы Кира замолчала.
– Может, я ничего и не понимаю в волшебстве, – повторила Кира, – но теперь разберусь. И твоя помощь мне не нужна. Сама справлюсь!
Задрав нос как можно выше, она поднялась со скамейки и, прижав к груди коробку, двинулась в сторону шумного Садового кольца. Соль поплелся за ней – что еще ему оставалось делать?
Он совершенно не понимал, что с ним происходит. Ему было ясно, что Кира ждет от него извинений. Он чувствовал, что, чем дольше тянет, тем толще становится стена льда, в одночасье возникшая между ними. Он и сам не знал, как все это вышло. Он действительно обманывал ее – когда крался за ней в зоопарке, притворившись, что пошел искать Дверь, или когда делал вид, что сам закрывает Дверь в теневой мир… Но ведь потом он решил – правда решил! – рассказать ей обо всем… Да только все не мог себя заставить. И чем дольше не мог признаться, тем страшнее ему становилось.
Казалось бы, это так просто – попросить прощения, признать неправоту, тем более если ты действительно ошибался. Но по какой-то неведомой причине Соль не мог выдавить из себя ни слова. Пару раз он пытался заговорить, но слова застревали у него в горле, как горькие таблетки. Кира тоже явно не желала разговаривать с ним, поэтому они шли вдоль ревущей дороги в молчании. На улице как будто стало еще темнее, несмотря на яркий свет фонарей, фар и витрин.
И неизвестно, чем именно закончилась бы их ссора, если бы рядом вдруг не затормозила машина.
Это был белоснежный кабриолет с открытым верхом, выглядевший все же менее броско, чем женщина на водительском месте, с широкой улыбкой глядевшая на них. Ярко-сиреневое пальто, расшитое лоскутками, висело на ней мешком, но мешком в высшей степени элегантным. Голова женщины была замотана в шарф цвета сливочного масла, поверх которого красовались сверкающие мотоциклетные очки, делавшие ее похожей на большую блестящую стрекозу.
– Ну и ну! – воскликнула женщина певуче, срывая очки и стремительным движением разматывая шарф. – Что это вы делаете здесь без взрослых, а? Уже чертовски поздно, вы вообще смотрели на часы? Что-то случилось, дружочек? – Под шарфом обнаружился хвост дредов, а глаза под очками улыбались.
Соль растерянно взглянул на Киру, ища у нее поддержки, но она на него и не взглянула, сквозь зубы бросив:
– Соль, это моя бабушка, Марта. Бабушка, это – Соль.
– Очень рада познакомиться, кем бы ты ни был, – жизнерадостно отозвалась бабушка, похожая на бабушку меньше, чем ворон – на письменный стол. – Друзья моей внучки – мои друзья!
– А он мне вовсе и не друг, – обиженно заявила Кира, недовольная бабушкиной приветливостью.
– Ах вот оно что! – протянула Марта, переводя внимательный взгляд с Киры на Соля и обратно. – Ну, как бы то ни было, запрыгивайте, пока меня не оштрафовали! Уже слишком поздно, переночуете у меня. Или тебя лучше подбросить домой? – Она обращалась к Солю, но смотрела на Киру.
– Пусть едет, – милостиво бросила Кира и открыла заднюю дверцу машины.
Бабушка кивнула Солю, и уже через мгновение белоснежный кабриолет помчался вперед, унося троих пассажиров и одного механического пса в сторону Чистых прудов.
Бабушка Киры жила в старом трехэтажном доме без лифта, выглядывавшем на дорогу из-за чугунной решетки. Быть может, ремонт в квартире и не был идеален, но хозяйку явно нельзя было упрекнуть в отсутствии оригинальности. Кира любила бывать в гостях у бабушки, хотя (или, наоборот, потому что) ее дом был совершенно не похож на квартиру родителей, достойную разворота модного журнала про интерьер. Бабушка даже позволила Кире самой покрасить стены в одной из трех комнат – той, в которой она обычно ночевала. Вместе они выкрасили стены двумя красками – синей и голубой. Граница между двумя оттенками была волнистой: низ стены изображал море, а верх – небо. Когда работа была закончена, они обе обмакнули ладони в белую краску и оставили отпечатки вокруг двери – сейчас Кирины ладони оставили бы отпечаток в два раза больше. И, хотя стены были выкрашены не совсем ровно, на окне не было занавесок («А зачем? Ведь напротив окна – дерево!»), а кроватью служил матрас, лежавший прямо на полу («Очень полезно для спины, не хуже йоги!»), Кира любила ночевать у бабушки гораздо больше, чем дома.
И дело было не только в квартире с гирляндами колокольчиков, парящими под потолком, цветными фонариками и пледами из Индии. По-настоящему уютное место, в котором чувствуешь себя дома, дорогого стоит. Кира понимала это, хотя ей было еще далеко до возраста, в котором становится ясно, как трудно бывает найти свой дом, даже когда ты – взрослый и волен идти, куда хочешь.