– О, Филипп…
– Чушь, – перебил ее он. – Темнота она и есть темнота. Это не реальная темнота. Я прекрасно вижу внутренним зрением, и голова моя раз от разу работает все лучше, и я могу вспоминать, и могу хорошо придумывать. Вот подожди – сама увидишь. Разве плохо я сегодня вспоминал?
– Ты с каждым разом вспоминаешь все лучше. И становишься сильнее.
– Я уже достаточно силен, – сказал он. – И теперь, если бы ты…
– Если бы я – что?
– Если бы ты уехала на время, отдохнула, сменила обстановку…
– Я тебе не нужна?
– Ну разумеется, нужна, дорогая.
– Тогда к чему эти разговоры о моем отъезде? Я знаю, что ухаживаю за тобой неважно, но есть вещи, которые никто другой сделать не сможет, и мы любим друг друга. Ты любишь меня и знаешь это, и у нас есть много такого, что знаем только мы с тобой – и никто другой.
– И нам так хорошо бывает в темноте, – сказал он.
– Нам бывало хорошо и при дневном свете.
– Но ты знаешь, что я предпочитаю в темноте. В этом смысле теперь стало даже легче.
– Не надо врать, – сказала она. – И незачем изображать дурацкое благородство.
– Послушай, как стучит дождь, – сказал он. – Какой там сейчас отлив?
– Вода убывает, и ветер отгоняет ее еще дальше от берега. Можно дойти пешком почти до самого Бурано.
– Везде, кроме одного места, – сказал он. – А птиц много?
– В основном чайки и крачки. Они отсиживаются на отмелях, а когда взлетают, ветер подхватывает их и несет.
– А сухопутных птиц нет?
– Есть немного, только там, где отмель выступает на поверхность при отливе и таком ветре.
– Как ты думаешь, весна наконец настанет?