Моника покачала головой и заговорила по-английски. В ответ американец лишь презрительно усмехнулся.
– Кажется, сэр не понимает, – огорченно вздохнул Терко. – Или пытается изображать из себя героя. Ну, так вот что ему скажите. Не хочет говорить – не надо. Скажут другие. А его я сейчас пристрелю. Как преступника, который совершил тяжкое государственное преступление. Попытка похищения первого лица государства – это тебе не кража яблок в соседском саду. За это убивают. Тем более что взят он в самый момент совершения преступления, практически за руку. С оружием. Вот так и скажите этому ковбою.
Моника добросовестно перевела. На этот раз пленный сквозь зубы произнес несколько слов.
– Что он сказал? – прищурился Терко.
– Он говорит, что все это надо еще доказать, – ответила Моника.
– А зачем мне доказывать? – пожал плечами Терко. – Доказывают следователи. Ну, так до следователей еще надо дожить. А наше дело простое. У нас другие методы. Уж он-то, как спецназовец, должен это знать.
– Он сказал, что вы не посмеете, – перевела слова рыжего Моника.
– Еще как посмею! – возразил Терко. – Пиф-паф – и все! Как опасного вооруженного преступника, который, по сути, есть бандит. Какие тут церемонии? Что он говорит?
– Он говорит, что он – гражданин Соединенных Штатов Америки, – перевела Моника. – Его страна защищает своих граждан, где бы они ни находились.
– А вы ему скажите так, – поразмыслил Терко. – Кому он сейчас там нужен, в его благословенных Штатах? Он ввязался в опасную преступную игру и проиграл в ней. А потому – им от него лучше избавиться, чем защищать. Его начальство будет радостно бить в ладоши, если узнает, что мы его здесь прикончили! Потому как – нежелательный свидетель.
На этот раз видно было, как рыжий основательно задумался. Кажется, он и сам понял, что, проиграв, он тем самым вляпался в очень нехорошую для себя историю. Возможно, и вправду со смертельным исходом. Потому что, как ни крути, а он и вправду нежелательный свидетель. Притом – в каком деле! Ведь речь, может статься, идет о развязывании новой войны! И потому кто станет с ним, с обычным спецназовцем, церемониться? Какое значение имеет одна-единственная смерть, когда, возможно, скоро их будут миллионы – этих смертей? А вот если попробовать сыграть в открытую, то есть ответить на вопросы, то появятся шансы. Того, кто на виду, убивают реже. Убивают тех, о которых никто ничего не знает. А вот когда ты ответил на все вопросы неприятеля, то тем самым ты оказался на виду. И что с того, что ты выдал какие-то секреты? Именно благодаря этому ты и очутился на виду. А значит, тебя не убьют. В крайнем случае, выгонят с работы. Но безработица – это не смерть. Работу можно найти и другую. А вот другой жизни у тебя не будет. Такой получается расклад. Тут уж поневоле призадумаешься.
– Что он сказал? – глянул Терко на Монику.
– Он спрашивает, что вы с ним сделаете после того, как он ответит на ваши вопросы? – перевела Моника.
– Отдадим его и его товарищей властям Восточной Германии, – сказал Терко. – А уж там пускай они решают… Наверно, вернут их американским властям по ту сторону стены. Что еще с ними делать? По-хорошему засадить их всех за такие дела на самые долгие сроки, – да ведь здесь политика! Обменяют там на какого-нибудь своего.
– Хорошо, – ответил рыжий, выслушав Монику. – Спрашивайте.
– Эх! – огорченно воскликнул Терко. – Запротоколировать бы надо такие ценные слова! Да вот только – каким образом?
– Одну минуточку, – загадочно улыбнулась Моника и направилась к своей машине.
Скоро она вернулась, держа в руках небольшую пластмассовую коробочку с несколькими кнопками.
– Никак новые чудеса техники? – недоверчиво глянул на коробочку Терко.
– Они и есть, – сказала Моника. – Это диктофон. Записывает все голоса и звуки. Запишет и ответы вашего ковбоя.