— Что за товарищ, не знаешь? — особой надежды в голосе Крамница я не услышал.
— Не знаю, ваше благородие, — вздохнул Силаев.
— Как хозяин уехал? В карете? Или поездом по железной дороге? — пристав был неутомим.
— Поездом, ваше благородие, — Силаев чуть замешкался с ответом. — С утра послал меня извозчика взять, чтобы к дому подъехал, а потом на вокзал. Я чемоданы Викентия Васильевича погрузил, но на вокзал он меня не взял, сказал, там носильщики найдутся.
— И часто хозяин так уезжал? — на сей раз Крамниц спрашивал уже с интересом.
— Никогда раньше такого не было, — ответил Силаев без малейшей запинки. — А к полюбовнице ходил часто, это да.
— А ты откуда знаешь, что к полюбовнице, а не ещё куда? — заинтересовался пристав.
— Так бельё чистое надевал, костюм, пальто, шляпу да сапоги давал мне с вечера вычистить, — пояснил Силаев. — Викентий Васильевич к Антонине своей всегда только в чистом отправлялся, и как её принимал, тоже во всё чистое переодевался.
— Значит, часто он к ней ходил? — вклинился я. Почему-то рассказывая мне о предварительном допросе, Иван Адамович это обстоятельство упустил.
— По-разному бывало, ваше благородие, — на секунду-другую задумавшись, ответил Силаев. — Иной раз две-три седмицы не ходил вовсе, а бывало, что одну-две седмицы через ночь. А по тем седмицам, что не ходил, она к нему хаживала, но не часто, раз-другой на седмице, и то днём только, да ненадолго.
Тут уже задумались мы с Крамницем. Куда на самом деле отправился Данилевич утром того дня, как неизвестная карета с большим сундуком, ряженым кучером и женщиной внутри увезла неведомо куда Антонину Ташлину? Но раз ни её, ни его после никто не видел, получалось, что почти наверняка обоих в тот день и убили. Причём Данилевича раньше, потому как Ташлина уж до пяти часов пополудни точно была живою, а вот её любовник, судя по всему, уже лежал мёртвым в том самом сундуке…
— А не знаешь, подарки дорогие хозяин этой своей Антонине дарил? — вышел Крамниц из задумчивости. — Украшения, золото, ещё что?
— Не могу знать, ваше благородие, — по-уставному ответил Силаев. — Я вообще никогда не видел, чтобы Викентий Васильевич такое покупал.
— А чем Викентий Васильевич целыми днями занимался, когда дома был? — зашёл пристав с другого бока.
— Читал, ваше благородие, — с почтением сказал Силаев. — Много читал. По утрам посылал меня газеты покупать, все, какие есть, и до обеда их читал. Вечером за книги садился, иной раз и полночи с книгой просидит… Я уж боялся, Викентий Васильевич глаза себе сломает, а он всё смеялся, говорил, с очками у него не два глаза, а все четыре…
Да, с юмором у Данилевича, похоже, всё было в порядке. Кстати, интересно было бы посмотреть, что за книги он так увлечённо читал… А почему бы и нет? Попрошу Крамница, он мне это устроит.
— Книги читал, которые в доме были? Или покупал ещё? — видимо, Иван Адамович тоже заинтересовался кругом чтения Данилевича.
— И которые дома, и покупал, — в голосе Силаева снова явственно слышалось почтение к такому умному хозяину.
Мы с приставом снова погрузились в размышления. Не знаю уж, о чём думал Иван Адамович, а я пытался увязать друг с другом образы нелюдимого книгочея, любителя юмора и пылкого любовника, странным образом сочетавшиеся в одном человеке.
— Ваше благородие, — напомнил о себе Силаев. — Тут дело такое… Викентия Васильевича похоронить бы надо по-христиански. Своих-то денег у меня немного осталось, но ведь на такое и хозяйские потратить можно?