Из окна Анне было видно, что главный двор полон народу. У ворот стояла вооруженная стража, а несколько человек что-то медленно тащили по булыжникам. Это было тело Кончино Кончини, столь обожаемого Марией Медичи, и теперь его тащили за ноги из дворца, в котором он распоряжался так долго и с такой бесцеремонностью. Кровавый след тянулся за его телом, окрашивая булыжник в красный цвет, великолепные одежды были пропитаны кровью и выпачканы грязью. Тело с силой швырнули на середину двора, так что голова недавнего фаворита откинулась, а серое безжизненное лицо уставилось в небо. Анна отпрянула назад, закрыв лицо руками, чтобы не видеть этого ужасного зрелища.
— Собака и впрямь мертва, Ваше Величество…
Это был уже совсем другой голос, и он шептал ей прямо в ухо.
Анна открыла глаза, стараясь не смотреть на кошмарную сцену внизу, и увидела рядом с собой герцога де Люиня. Рука счастливого Людовика обвивала его шею.
— Так будут уничтожены все враги короля, — сказал де Люинь.
В это время в покоях Марии Медичи происходило следующее. Королеве-матери, конечно же, также сообщили о трагическом конце ее фаворита. Она побледнела и спросила:
— Кто его убил?
— Николя де Витри, маркиз де л’Опиталь, по приказу Его Величества.
Понимая, что отныне ее сын возьмет бразды правления в свои руки, Мария Медичи в отчаянии опустилась в кресло. Для нее все было кончено.
— Я царствовала семь лет, — сказала она. — Теперь меня ждет венец только на небе.
Удивительно, но у нее не нашлось ни одной слезинки для Кончино Кончини. Похоже, страх за собственную жизнь заглушил в ней все другие чувства. Это было особенно заметно, когда кто-то спросил у нее, как сообщить эту новость Леоноре Галигаи. Королева-мать лишь нервно отмахнулась.
— У меня своих забот достаточно. Если никто не решается ей сказать об этом, то пусть ей пропоют.
Но так как собеседник позволил себе настаивать, говоря, что известие это, несомненно, причинит супруге маршала д’Анкра сильное горе, Мария Медичи ответила с нескрываемым раздражением:
— У меня и без этого есть, о чем подумать. И пусть со мной больше не говорят об этих людях. Сколько раз я им советовала вернуться в Италию.
Подобную черствость можно объяснить лишь одним — страхом. Мария Медичи прекрасно понимала, что значит лично для нее смерть Кончино Кончини. Она означала конец ее власти. Она чувствовала, что для нее все кончено. Это только говорят, что когда некуда отступать — отчаяние окрыляет. На самом деле, отчаяние — это страх без надежды. И Мария Медичи в своем отчаянии не могла уже думать о ком-то другом.
Так она фактически отреклась от своих фаворитов. После этого, немного поразмышляв, она попросила аудиенции у своего сына. Людовик XIII велел ответить, что у него нет времени принять ее. Она настаивала, упрашивала. Но все тщетно. В конце концов, она дошла до того, что попросила сказать сыну, что, «если бы она знала о его намерении, она и сама бы вручила ему Кончино Кончини со связанными руками и ногами».
На этот раз ответа вообще не последовало, зато явился герой дня — капитан Николя де Витри и запретил ей покидать свои апартаменты. А за ее спиной уже работали каменщики, они замуровывали все двери, кроме одной, и королева-мать поняла, что превратилась в пленницу. В пленницу в своем собственном дворце…
Осознав это, она бросилась на постель и принялась так истошно вопить, что окружающим стало не по себе.
Днем дворцовая стража, завернув тело Кончино Кончини в старую скатерть, отправилась, без лишнего шума, в Сен-Жермен-де-л’Оксерруа, чтобы похоронить его в уже вырытой могиле. Прибывшие по приказу короля рабочие принялись разрушать «мост любви». Стук их топоров привлек внимание Марии Медичи, и она подошла к окну. Увидев, как уничтожается маленький мостик, столько лет связывавший ее с единственным близким ей человеком в этой так и оставшейся ей чужой стране, она вдруг почувствовала себя до дурноты плохо. Каждый удар топора отзывался в ее сердце…
Конечно, с сердцем у нее все было в порядке. Дело было в обычных спазмах, сжимавших сосуды и перекрывавших нормальный кровоток, а это отдавало болью в сердце, в плече и во всей левой руке. Конечно, рюмка хорошего коньяка могла банально расширить сосуды и снять боль. А вот что было делать со страшной тоской, сковывающей по рукам и ногам? Что было делать с полным параличом мыслей, эмоций, желаний? Эх, кому знакомо это состояние, тот поймет! Нет ничего страшнее желания обладать чем-то, наложенного на осознание полной невозможности осуществления желаемого. В этом смысле нет ничего страшнее смерти…
ebooksa