Жизнь Марии Медичи

Однако каким бы прекрасным и интересным для историков ни был замок Блуа, для Марии Медичи это была ссылка.

Она оставила Париж 4 мая 1617 года. Как написал потом в своих «Мемуарах» кардинал де Ришелье, она «покинула Париж, чтобы снова быть запертой в другом месте, хотя и более просторном, чем то, которое она занимала в столице». Все утро того дня ей наносили визиты. Ее сторонники жалели ее, многие (в основном женщины) плакали, и эти слезы были красноречивее слов. Да и что тут можно было сказать…

Сначала королева-мать закрылась в своих покоях с самыми близкими ей людьми. Это были: Франсуа де Бон, которого она сделала герцогом де Ледигюйером и маршалом Франции, герцогиня д’Эльбеф, одетая во все черное, граф Луи де Марийяк (будущий маршал Франции) и Франсуа де Бассомпьер.

— Что король? — спросила Мария Медичи у Франсуа де Бассомпьера.

— Он все о чем-то шепчется со своим дрессировщиком птиц, мадам, и вид у него вполне счастливый.

— Счастливый? Но, может быть, он поменял свое мнение? Может быть, он вышел из-под влияния своего ничтожного фаворита? Ох! Если бы так и было, как бы я отблагодарила вас всех, мои верные друзья.

— Их сегодняшняя встреча может поменять судьбы всего государства, — сказал Луи де Марийяк. — Наш король — добрый человек, и он не может забыть все то, что вы сделали для него.

— Да услышит Бог ваши слова, граф.

— И он нас услышит! — воскликнул Франсуа де Бон.

В этот момент объявили о приходе короля.

Все присутствовавшие поспешили исчезнуть, понимая, что разговор матери и сына может получиться очень непростым.

Увидев короля, Мария Медичи зарыдала. На самом деле, когда она увидела его, сердце ее, обычно далекое от любых волнений, так сильно забилось, что слезы просто брызнули из ее глаз. Затем она обратилась к Людовику со словами, прерывавшимися рыданиями:

— Господин мой сын, нежная забота, которую я проявляла о вас, пока вы были совсем ребенком, трудности, которые я преодолевала, чтобы сохранить ваше государство, оправдывают меня перед Богом и людьми и свидетельствуют, что у меня не было иной цели, кроме соблюдения ваших собственных интересов. Я не раз просила вас принять на себя заботу о государстве, но вы сами просили меня продолжать править. Я повиновалась исключительно из уважения к вашей воле, а также потому, что было бы низостью оставить вас в беде. Если вы считаете, что я недостойна места, куда могла бы с почетом удалиться, вы все равно не сможете отрицать, что я всегда стремилась обрести покой лишь в вашем сердце и славе своих дел. Я знаю, что мои враги превратно истолковали вам мои намерения и мысли; однако, дай бог, чтобы, после того как они воспользуются вашим малолетством, чтобы изгнать меня, они не постарались причинить вам зло. Только бы они не тронули вас… Что же касается меня, то я охотно забуду, что они сделали…

Слушая речь матери, король лишь молча кивал головой, а потом, наученный герцогом де Люинем, ответил, что как добрый сын он будет уважать мать и впредь, но править государством отныне станет сам.

— Если мое присутствие в делах государства стало для вас таким непереносимым, хорошо, я обещаю не появляться больше на заседаниях Совета! — еще громче зарыдала королева-мать.

Ее акцент был ужасен. Людовик слушал мать с содроганием, но это не была жалость. Нет. Скорее, это было содрогание от отвращения. Ища поддержки, он бросил взгляд на герцога де Люиня. Тот лишь одобрительно кивнул, но и этого было достаточно. Решение о ссылке в Блуа было окончательным и обжалованию не подлежало.

— Но умоляю вас, — крикнула Мария Медичи, — не разлучайте нас, ведь я так люблю вас! Люблю больше всего на свете!!!

Это уже был явный перебор, и в ответ на подобное заявление Людовик XIII лишь усмехнулся. Последние слова матери не тронули его сердца, так как он не услышал в них ни толики правды. И в этом его можно понять. Мария Медичи, несмотря на случавшиеся с ней время от времени приступы сентиментальности, никогда не проявляла привязанности к сыну. В возрасте одного месяца Людовик был удален из Фонтенбло и отправлен в Сен-Жермен-ан-Ле, и только когда ему исполнилось шесть месяцев, то есть 16 марта 1602 года, мать впервые приласкала его. Она явно предпочитала ему своего младшего сына — Гастона. Именно это, кстати сказать, и стало причиной деформации психики Людовика, что выразилось в том, что, начиная с отроческих лет, его, мягко говоря, влекло к мужчинам, а одна лишь мысль о физическом контакте с женой или с какой-либо другой женщиной вызывала у него отвращение.

Короче говоря, сердце Марии Медичи явно не было образцовым произведением любви, и в этом смысле, как ни жестоко это звучит, он был достойным сыном своей матери.

Тогда Мария Медичи бросилась вперед, показывая желание в последний раз обнять сына, но король ловко увернулся и, сделав реверанс, отошел к двери. Для королевы-матери это означало, что он прибыл лишь для того, чтобы попрощаться с ней.