Планета мистера Заммлера

22
18
20
22
24
26
28
30

– Нет, не слежу. Израильтяне научились делать потрясающую вкуснятину.

Доктор покупал в Израиле акции и недвижимость. У себя в Вестчестере подавал израильские вина и бренди. Раздаривал всем серебряные шариковые ручки израильского производства – от обилия рельефных узоров ими можно было только подписывать чеки, для обычных целей они не годились. А как-то раз (вернее, даже два раза), выходя от дяди Артура, доктор Грунер взял свою мягкую фетровую шляпу и объявил:

– Съезжу-ка я, пожалуй, в Иерусалим.

– Когда?

– Сейчас.

– Прямо сейчас?

– Ну да.

– Как есть? Без вещей?

– Как есть. Зубную щетку и бритву куплю, когда приземлюсь. Мне там нравится.

И он велел шоферу отвезти его в аэропорт Кеннеди: «О своем возвращении, Эмиль, я извещу вас телеграммой».

Имея в Иерусалиме много старых родственников, таких как Заммлер, Грунер составлял вместе с ними свое родословное древо. Это было его излюбленное времяпрепровождение. Больше чем времяпрепровождение. Узы родства были его страстью. Заммлеру это казалось странным, особенно для врача. Тот, кто сколотил себе состояние, ковыряясь в склизких женских лонах, мог бы проявлять поменьше сентиментальности в отношении своего племени. Но сейчас, видя болезненную сухость вокруг глаз Эльи, Заммлер понимал его лучше, чем когда-либо прежде. Каждому по его склонностям. Грунер уже десять лет как ушел из профессии. После сердечного приступа уволился и стал получать страховую пенсию. Но через год или два страховщики заявили, что он достаточно здоров и может продолжать работать. Началась тяжба. Тогда-то доктор Грунер и узнал, что страховые компании держат на предварительных гонорарах талантливейших юристов города, чтобы те не могли защищать интересы противников. А еще эти компании специально заваливают суды пустячными исками, и поэтому настоящие дела ждут своей очереди по несколько лет. Тем не менее Грунер выиграл. Или почти выиграл. Он не любил свою профессию: нож, кровь… Исполнял врачебные обязанности добросовестно, но удовлетворения не получал. Однако до сих пор, как практикующий хирург, следил за состоянием рук. Даже сюда, в больницу, вызвал маникюршу, и, пока разговаривал с Заммлером, размачивал кутикулу в стальной ванночке. Странно выглядели мужские пальцы в пенистом растворе. Женщина в белом халате, вооруженная соответствующими инструментами, склонилась над ногтями клиента и сосредоточилась на работе. Это было угрюмое существо с короткой, почти отсутствующей, шеей, волосами, выкрашенными в монотонный черный цвет, массивными плечами и неуклюжими ногами в белых ортопедических туфлях. Широкий нос грозил уронить каплю. Но даже ее, такое унылое создание, доктор Грунер пытался расшевелить и расположить к себе.

Палата наполнилась солнцем, которому, вероятно, недолго оставалось светить (для Эльи). В этом свете четко вырисовывались привычные человеческие позы. До сих пор от него было мало проку, и в этот поздний час ничего хорошего он не сулил. Что, если маникюрша почувствует склонность к доктору Грунеру? Захочет удовлетворить его желание? А чего он желает? Мистер Заммлер терпеть не мог этих бесполезных прояснений. Зачем видеть, как человеческое существо стремится к чему-то, чего нельзя получить сложением наличествующих фактов? Заммлеру не нравились такие моменты, но время от времени они все равно наступали.

Маникюрша продолжала отодвигать кутикулу к лунке. Вопреки стараниям клиента, она не соблазнилась покинуть свои подземные галереи. Дружественные поползновения были отвергнуты.

– Дядя Артур, можешь ли ты рассказать мне что-нибудь о брате моей бабушки?

– О ком?

– Его звали Хессид.

– Хессид? Хессид… Да, кажется, был такой родственник.

– У него была мельница и лавчонка возле замка. Совсем маленькая.

– Ты, наверное, ошибаешься. Не помню, чтобы кто-нибудь в семье что-нибудь молол. Впрочем, у тебя отличная память. Лучше моей.

– Хессид. Благообразный старик с большой белой бородой. Носил котелок и нарядную жилетку с часами на цепочке. Его часто вызывали читать Тору, хотя он не мог много жертвовать синагоге.