– Ах, синагога… Видишь ли, Элья, мне никогда особо не приходилось иметь с ней дело. Мы были почти что вольнодумцы. Особенно моя мать. Она получила польское образование. Дала мне нееврейское имя – Артур.
Заммлеру было жаль, что он настолько несилен в семейных воспоминаниях. Когда факты современности приносят так мало удовлетворения, он был бы рад помочь Грунеру в создании мифа о прошлом.
– Я любил старого Хессида. Знаешь, я был очень привязчивым ребенком.
– Да, конечно, – ответил Заммлер, хотя почти не помнил Грунера в детстве. Вставая, он сказал: – Ну, не буду утомлять тебя долгим визитом.
– О, ты меня не утомляешь. Но у тебя, наверное, дела. В библиотеке. Еще одно, пока ты не ушел: ты, дядя, по-прежнему в форме. Хорошо перенес прошлую поездку в Израиль, хотя она была нелегкая. Ты все еще бегаешь по набережной, как раньше?
– Нет, я уже слишком одеревенел.
– А я как раз хотел сказать, что бегать там стало небезопасно. Не хочу, чтобы на тебя напали. Предположим, ты устал, запыхался, а тут вдруг выскакивает какой-нибудь сумасшедший сукин сын и режет тебе горло! Ну а так, хоть ты больше и не бегаешь, до дряхлости тебе еще далеко. Я знаю: ты крепкий, несмотря на проблемы с нервами. Те небольшие выплаты от западногерманского правительства – ты продолжаешь их получать? А пенсию? Да, хорошо, что нам удалось найти адвоката, который уладил дело с немцами. Я не хочу, чтобы ты беспокоился, дядя Артур.
– О чем?
– О чем бы то ни было. О куске хлеба в старости. О том, чтобы не оказаться в доме престарелых. Ты останешься с Маргот. Она хорошая женщина. Позаботится о тебе. Шула, насколько я понимаю, немножко чересчур чудаковата для тебя. Это забавляет других людей, но не родного отца. Мне такое знакомо.
– Да, Маргот порядочная. Лучшего и не пожелаешь.
– Значит, договорились, дядя? Никакого беспокойства.
– Спасибо тебе, Элья.
Наступил неловкий момент нахмуренных бровей и болезненного, ноющего, саднящего ощущения, которое охватило грудь, голову и даже кишки, подобралось к сердцу и обожгло глаза. Маникюрша все полировала ногти Грунера, а он сидел, выпрямившись, в своей белой пижаме, застегнутой на все пуговицы. Бинты прятали вставленный в горло винт. Большое красное лицо было довольно некрасиво: лысина, простоватая лопоухость, грушевидный нос. Та семейная ветвь, к которой Элья принадлежал, не отличалась эффектной внешностью. И все-таки это лицо было зрелым, мужественным, а еще, если отбросить поверхностное, добрым. Зная недостатки Грунера, Заммлер воспринимал их как пыль, гальку и осколки кирпичей, которые можно расчистить, и тогда увидишь мозаику – хорошие, благородные черты. Черты надежного человека, который много думал о других.
– Ты очень добр к нам с Шулой, Элья.
Грунер не признал этого, но и не стал отрицать. Хотя, вероятно, застылость его позы уже сама по себе означала неприятие не вполне заслуженной благодарности.
«Если Земля уже не стоит того, чтобы на ней жить, если поток подхватит нас и понесет в другие миры: сначала на Луну, потом еще дальше, – то это не из-за таких, как ты», – мог бы сказать Заммлер. Но выразился лаконичней:
– Я тебе благодарен.
– Ты джентльмен, дядя Артур.
– Я надолго не прощаюсь.
– Да, заходи еще. Мне это на пользу.
ebooksa