Но Ван Лун стоял у двери, прислушиваясь к ее тяжелому, как у животного, дыханию. В щель до него донесся тяжелый запах крови, тошнотворный и пугавший его запах. Дыхание женщины за дверью стало громким и частым, точно вскрикивание шепотом, но вслух она не стонала. Когда он был уже не в состоянии дольше терпеть и хотел ворваться в ее комнату, раздался тоненький, пронзительный крик, и он забыл обо всем.
– Это мальчик? – закричал он в нетерпении, забывая о жене.
Крик раздался снова, пронзительный и настойчивый.
– Это мальчик? – закричал он снова. – Скажи мне только, мальчик это или нет?
И голос женщины ответил, слабый, как эхо:
– Мальчик.
Тогда он подошел к столу и сел. Как это быстро кончилось! Ужин давно остыл, и старик заснул, сидя на скамейке, но как быстро это кончилось! Он потряс старика за плечо.
– Это мальчик! – крикнул он торжествующе. – Ты дедушка, а я отец!
Старик сразу проснулся и засмеялся так же, как он смеялся, засыпая.
– Да, да, конечно, – хихикал он, – дедушка, дедушка.
И он встал и пошел к своей постели, все еще смеясь. Ван Лун пододвинул к себе чашку холодного риса и начал есть. Он вдруг сразу проголодался и не успевал прожевывать пищу. Он слышал, как женщина с трудом передвигается по комнате и как пронзительно кричит ребенок. Когда он наелся досыта, он снова подошел к двери; она позвала его, и он вошел в комнату. Запах теплой крови все еще стоял в воздухе, но нигде не было ее следов, кроме как в деревянной лохани. Но она налила в нее воды и задвинула под кровать, и ее почти не было видно. Горела красная свеча, и О Лан лежала, аккуратно укрывшись одеялом. Рядом с ней, по обычаю этих мест завернутый в старые штаны Ван Луна, лежал его сын. Он подошел ближе и не мог произнести ни слова. Сердце забилось у него в груди, он наклонился над ребенком и посмотрел на него. У него было круглое, сморщенное личико, очень темного цвета, голова была покрыта длинными и влажными черными волосами. Он перестал кричать и лежал с плотно закрытыми глазами. Ван Лун взглянул на жену, и она ответила ему взглядом. Волосы у нее были еще мокры от пота, вызванного страданиями, и узкие глаза запали внутрь, но она была такая же, как всегда. Его сердце рванулось к ним обоим, и он сказал, не зная, что еще нужно говорить:
– Завтра я пойду в город и куплю фунт красного сахару, распущу его в кипятке и дам тебе напиться.
И потом, снова посмотрев на ребенка, он вдруг сказал, словно эта мысль только пришла ему в голову:
– Нам придется купить полную корзину яиц и выкрасить их в красную краску. Для всей деревни. Пусть все знают, что у меня родился сын!
Глава IV
На следующий день после рождения ребенка женщина встала и, как всегда, приготовила для них пищу, но не пошла в поле с Ван Луном, и он проработал один до полудня. Потом он надел синий халат и отправился в город. Он пошел на рынок и купил полсотни яиц, не самых свежих, только что из-под курицы, но все же достаточно свежих, по медяку за штуку, и купил красной бумаги, чтобы, сварив в ней яйца, окрасить их. Потом, уложив яйца в корзину, зашел к торговцу сладостями и купил у него фунт с лишком красного сахару и смотрел, как его тщательно заворачивают в коричневую бумагу; обвязав пакет соломенной бечевой, торговец, улыбаясь, вложил под нее полоску красной бумаги.
– Это, должно быть, для матери новорожденного ребенка?
– Первенца, – с гордостью ответил Ван Лун.
– Ах, вот как! Поздравляю, – сказал торговец равнодушно, смотря на хорошо одетого покупателя, который только что вошел в лавку.
Он много раз говорил эти слова другим… Почти каждый день приходилось кого-нибудь поздравлять, но Ван Луну казалось, что это сказано специально для него, и он был польщен вежливостью торговца и, не переставая, отвешивал поклон за поклоном, выходя из лавки.