Аватара

– О, не подумайте, что он страдает! Пронзайте его безбоязненно, ни один мускул не дрогнет на его лице.

И доктор, словно булавки из клубка, одну за другой вынул стрелы из груди молодого человека.

Несколько быстрых движений руками освободили пациента от электрического плена, и юноша очнулся с блаженной улыбкой на губах, как бы пробудившись от счастливейшего сна. Господин Бальтазар Шербонно жестом отпустил его, молодой человек встал и удалился через маленькую дверь в деревянной стене, которой был окружен альков.

– Я мог бы отрезать ему руку или ногу, и он ничего не заметил бы, – сказал доктор, уложив складки своего лица в подобие улыбки. – Я не делаю ничего такого, потому что еще не умею созидать, а человек в этом отношении слабее ящерицы и не обладает достаточно мощными силами, чтобы восстанавливать отнятые у него члены. Да, я не умею созидать, но зато я умею возвращать молодость.

Доктор приподнял вуаль, которая укрывала пожилую женщину, сидевшую в кресле рядом с черным мраморным столом. Женщина спала, погрузившись в глубокий гипнотический сон. Ее черты, когда-то, наверное, красивые, увяли, разрушительная работа времени читалась на ее руках, плечах и груди. Доктор на несколько минут сфокусировал на ней взгляд своих пронзительных синих глаз. Искаженные линии выровнялись и окрепли, контуры груди вновь обрели девственную чистоту, белая атласная плоть наполнила складки тощей шеи, щеки округлились и покрылись, словно персики, пушком свежей юности, распахнулись сияющие, полные жизни глаза; под маской старости, снятой, как по волшебству, открылись давно исчезнувшие черты красивой молодой женщины.

– Думаете, где-то забил источник молодости? – спросил доктор графа, пораженного этим превращением. – Лично я в это верю, ибо человек ничего не изобретает, каждая его мечта – это или пророчество, или воспоминание. Но забудем о форме, мгновенно преображенной по моей воле, давайте лучше обратимся к юной девушке, которая спокойно спит в этом углу. Она знает больше, чем пифии[157] или сивиллы[158]. Вы можете отправить ее в один из ваших богемских замков и спросить, что спрятано в вашем самом секретном тайнике, – она ответит, так как ее душе нужна всего одна секунда, чтобы проделать это путешествие. На самом деле в этом нет ничего удивительного, поскольку электрический заряд преодолевает за то же время семьдесят тысяч лье[159], а электричество для мысли – то же, что фиакр для пассажира. Дайте ей руку, чтобы между вами установилась связь, вам не нужно формулировать вопрос, она прочтет его в ваших мыслях. Девушка вялым, монотонным голосом призрака ответила на мысленный вопрос графа:

– В кедровой шкатулке находится кусок земли, покрытый тонким слоем песка, на котором виднеется отпечаток маленькой ножки.

– Она угадала? – небрежным тоном поинтересовался доктор, полностью уверенный в непогрешимости своей сомнамбулы.

Яркий румянец залил щеки графа. Действительно, в самом начале их с Прасковьей любви он снял с одной из аллей парка ее след и хранил, как реликвию, на дне изящной шкатулки, инкрустированной серебром и перламутром, крохотный ключик от которой он носил на шее, подвесив на венецианскую цепочку.

Господин Бальтазар Шербонно заметил смущение графа, но, будучи добродушным человеком, не стал его ни о чем расспрашивать, а подвел к столу, на котором стояла чаша с водой, чистой как бриллиант.

– Вы, несомненно, слышали о волшебном зеркале, в котором Мефистофель показывал Фаусту образ Елены[160]. И, хотя под моими шелковыми чулками нет конского копыта, а на шляпе не торчат петушиные перья, я могу угостить вас этим невинным чудом. Наклонитесь к чаше и мысленно сосредоточьтесь на человеке, которого хотите увидеть, живом или мертвом, близком или далеком, – он явится по вашему зову с другого конца света или из глубины прошлого.

Граф склонился над чашей; вскоре под его взглядом вода заколыхалась, помутнела, как если бы в нее влили капельку эссенции, а по краям образовался переливающийся всеми цветами радуги ободок, обрамляя картину, которая уже проступала сквозь белесое облачко.

Туман рассеялся. Молодая женщина в кружевном пеньюаре с глазами цвета морской волны, с золотыми вьющимися волосами и прекрасными руками, которые, как белые бабочки, небрежно порхали над клавиатурой слоновой кости, появилась, словно в зеркале, под слоем воды, снова ставшей прозрачной. Ее облик, казалось, был запечатлен кистью столь совершенной, что все художники умерли бы от зависти: то была Прасковья Лабинская, подчинившаяся, помимо своей воли, страстному призыву графа.

– А теперь перейдем к более любопытным вещам. – Доктор взял руку графа и приложил ее к одному из железных стержней месмеровского бака.

Олаф, едва коснувшись заряженного магнетизмом металла, упал как подкошенный.

Доктор подхватил его, поднял, словно перышко, уложил на диван, дернул сонетку и приказал слуге, возникшему в дверях:

– Поезжайте за господином Октавом де Савилем.

Глава VI

В тихом дворике раздался стук подъехавшей кареты, и вскоре перед доктором предстал Октав. Он застыл в изумлении, когда господин Шербонно показал ему графа Олафа Лабинского, который лежал на диване словно мертвый. Октав было подумал, что произошло убийство, и на несколько мгновений онемел от ужаса, но, приглядевшись внимательнее, заметил, как едва уловимое дыхание приподнимало и опускало молодую грудь спящего графа.

– Вот, – сказал доктор, – ваш маскарадный костюм готов, правда, надеть его несколько труднее, чем домино, взятое напрокат у Бабена[161]; но ведь Ромео, взбираясь на веронский балкон, не думает о том, что может свернуть себе шею, он знает, что в ночной тиши его ждет несравненная Джульетта, а графиня Лабинская, несомненно, стоит дочери Капулетти[162].