Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке

Клаас же ему на это сказал:

— За лишнюю пинту полагается гореть в аду всего полдня, а у меня в кошельке отпущение на десять тысяч лет. Кто купит у меня сто дней, тот потом хоть залейся пивом.

— А за сколько продашь? — крикнули все.

— За пинту, — отвечал Клаас, — а за muske conyn (то есть за порцию кролика) продам полтораста деньков.

Кое-кто из кутил поднесли Клаасу по кружке пива, иные угостили ветчинкой, а он каждому отрезал по узенькой полоске пергамента. Однако на деньги, вырученные от продажи индульгенций, Клаас пил и ел не один — ему усердно помогал Ламме Гудзак и раздулся прямо на глазах, а Клаас между тем ходил по таверне и набивался со своим товаром.

Наконец Грейпстювер повернул к нему злющую свою морду.

— А десять дней продашь? — спросил он.

— Нет, — отвечал Клаас, — такой малюсенький кусочек не отрежешь.

Все покатились со смеху, а Грейпстюверу пришлось проглотить пилюлю.

Затем Клаас и Ламме побрели домой, и у обоих было такое чувство, будто ноги у них из хлопчатой бумаги.

57

К концу третьего года своего изгнания Катлина вернулась к себе домой в Дамме. Она все твердила в исступлении: «Огонь в голове, душа стучится, пробейте дыру, душа просится наружу». Завидев коров или овец, она по-прежнему убегала. Любила сидеть на лавочке под липами, позади своей хижины, — трясла головой, всматривалась в сограждан, проходивших мимо, но никого не узнавала, а те говорили: «Вон дурочка!»

А Уленшпигель, скитаясь по дорогам и тропам, увидел однажды на большаке осла в богатой сбруе с медным набором, с висюльками и кисточками из красной шерсти.

Осла окружали какие-то пожилые женщины и говорили все разом:

— На него никто не сядет — это колдовской осел страшного чародея барона де Ре^[89], которого сожгли живьем за то, что он восьмерых детей своих продал черту.

— Осел, бабочки, бежал так быстро, что его не догнали. Его покровитель — сам сатана.

— А потом он все-таки уморился и стал на дороге, стражники скорей к нему, а он давай их лягать, давай верещать — они и заробели.

— Да и верещал-то он не по-ослиному — так только бесы воют.

— Ну, его и оставили тут пастись — и на суд не повели, и живьем за колдовство не сожгли.

— Трусы наши мужчины.