Малое время спустя он привел его в обширную залу с высокими голыми стенами.
— Вот эту, — сказал ландграф.
— Нельзя ли затянуть стену большой завесой, чтобы уберечь мою живопись от мух и от пыли? — спросил Уленшпигель.
— Можно, — отвечал господин ландграф.
Когда же завеса была натянута, Уленшпигель потребовал трех подмастерьев на предмет растирания красок.
Целых тридцать дней Уленшпигель и его подручные пировали на славу, не зная отказа ни в сладких яствах, ни в старых винах — об этом заботился сам ландграф.
Но на тридцать первый день ландграф просунул нос в дверную щель — входить в залу Уленшпигель ему воспретил.
— Ну, Тиль, как твоя картина? — осведомился он.
— До конца еще далеко, — отвечал Уленшпигель.
— Можно посмотреть?
— Нет еще.
На тридцать шестой день ландграф опять просунул нос в щель.
— Как дела, Тиль? — спросил он.
— К концу дело идет, господин ландграф, — отвечал Уленшпигель.
На шестидесятый день ландграф разгневался и вошел в залу.
— Сейчас же покажи мне картину, — приказал он.
— Быть по-вашему, грозный государь, — сказал Уленшпигель, — но только дозвольте не поднимать завесу до тех пор, пока не соберутся господа военачальники и придворные дамы.
— Хорошо, — сказал господин ландграф.
По его приказу все явились в залу.
Уленшпигель стал перед опущенной завесой.