— Ты откудова путь держишь? — спросил аркебузир.
— Из Фландрии, — отвечал Уленшпигель.
— Чего ты хочешь?
— Хочу показать его светлости господину ландграфу одну мою картину.
— Коли ты живописец, да еще из Фландрии, то войди — я отведу тебя к моему господину, — сказал аркебузир.
Представ перед ландграфом, Уленшпигель поклонился ему раза три с лишним.
— Простите мне, ваша светлость, мою дерзость, — начал он. — Я осмелился прибегнуть к благородным стопам вашим, дабы показать вам картину, которую я для вас написал, — я имел честь изобразить на ней царицу небесную во всей ее славе. Я высокого мнения о своем мастерстве, — продолжал он, — а потому льщу себя надеждой, что работа моя вам понравится и что постоянным моим местопребыванием будет вот это почетное кресло красного бархата, в котором при жизни сидел незабвенный живописец, состоявший при благородной вашей особе.
Господин ландграф нашел, что картина превосходна.
— Ты будешь нашим живописцем, садись в то кресло, — решил он и от восторга поцеловал его в обе щеки.
Уленшпигель сел.
— Ты обносился, — оглядев его, заметил господин ландграф.
Уленшпигель же ему на это сказал:
— То правда, ваша светлость. Мой осел Иеф хоть репьями закусил, а я нахожусь в последней крайности и уже три дня питаюсь только дымом надежд.
— Сейчас ты сытно поужинаешь, — сказал ландграф. — А где твой осел?
На это ему Уленшпигель ответил так:
— Я оставил его на площади перед замком вашего великодушия. Я буду счастлив, если Иеф тоже получит на ночь пристанище, подстилку и корм.
Господин ландграф тот же час приказал одному из слуг ходить за Уленшпигелевым ослом, как за его собственными.
Немного спустя сели ужинать, и уж тут пошел пир горой! От яств валил пар, всевозможных вин — разливанное море.
Уленшпигель и ландграф были оба красны, как жар. Уленшпигель веселился, ландграф пребывал в задумчивости.
— Живописец! — неожиданно обратился к Уленшпигелю ландграф. — Я хочу, чтобы ты меня написал, ибо это великое утешение для смертного государя — оставить свой образ на память потомкам.