Говорить с ним было бесполезно. Он был пьян.
После банкета матросы мыли швабрами палубу. Казалось, они хотели протереть ее насквозь. Они сопели от злости и молчали. Я не люблю, когда команда молчит. Это опасно. Простой человек молчит, когда запас ругательств исчерпан, зубы стиснуты и кулак готов раздробить челюсть каждого, кто менее взбешен, чем он.
Так они молчали в Бресте, когда прошел слух, что «Примоге» пойдет в Китай. Они молчали два дня, а на третий вылили свой суп в море, отказались спускать вельботы для гребного учения и стали собираться кучками около орудийных башен. К вечеру их удалось успокоить: командир Пелье выстроил команду и прочел телеграмму министра о том, что «Примоге» отправляется в Портсмут на праздник английского флота. Команда повеселела.
После банкета я слышал разговор у кубрика.
— Поджарые черти! — говорил бомбардир Гамар со своим смешным бретонским акцентом. — Они хотят слопать все. Они суют свой чванный нос во все чужие горшки, пока им его не расколотят.
Ночью мы ушли из Портсмута. Миноносец «Ламотт Пике», прикомандированный следить за нами, шел следом и отстал только под Брестом. В Ла-Манше стояла сухая ночь. Звезды поблескивали стекляшками моноклей. Только сырой ветер из Бискайи разогнал этот британский дурман.
К рассвету Брест проплыл на горизонте куполом голубого огня. Мы взяли на юг.
— Куда мы идем? — спросил я Ваньо.
— В неизвестном направлении. У командира есть запечатанный приказ. Я думаю, на Мадагаскар.
Звонили склянки. Туман широкими полосами качался над Бискайским заливом. Залив был тих и сер.
Средиземное море встало перед нами лиловой стеной. Светило прозрачное солнце. Ровно и упорно дул ветер из Африки. Мокрая палуба просыхала в одну минуту. К полудню небо розовело от зноя. Дни влеклись бесконечно, оживляемые лишь пеной у бортов и грядами желтых гор на горизонте. Мы проходили Мальту.
«Мадагаскар» — это слово не сходило с языка матросов. Механик Жамм бывал на этом острове и рассказывал небылицы.
— Там леса, — говорил он, умывшись после вахты и сидя под тентом, — свешиваются прямо в море. Мы купались и держались за лианы, как за канаты для неопытных пловцов в Биаррице. Рыбы? Там есть рыба «сизирь». Она лиловая, а перья у нее черные, как китайский лак. Пссс… Ее ловят на распаренные какаовые зерна. Там такая жара, что потеют не только люди, по и военные корабли. Ого, это номер! Вам будет хорошая работа — вытирать каждый день крейсер с мачты до ватерлинии губкой, смоченной в уксусе. Золотая страна!
— Жамм говорит, — передавали в кубрике, — что лучшая пища на Мадагаскаре — рагу из попугаев с соей.
— Жамм говорит, что всем будут выдавать от лихорадки по бутылке абсента в день.
— Жамм говорит… Жамм говорит…
Ваньо позвал Жамма и сказал ему:
— Проглоти язык! Это не детский сад, а военный корабль. Ты взбудоражил людей своим дурацким Мадагаскаром.
Жамм посопел и ответил:
— Ладно. Но с каких это пор на корабле нельзя поболтать о том и о сем?