— Так, по-твоему, Галилеем в философии должен явиться ребенок?
— Отчего же нет?
— Но он еще не родился?
— Нет, по-моему, уже родился.
— Вот как! И ты… ты его знаешь?
— Думаю, что знаю.
— Кто же он?
— Русский народ. Ты вот, как немец, считаешь его детски глупым и непросвещенным, а я думаю наоборот. Настанет время, когда возьмутся за изучение его понятий и философии и откроют в них нечто новое!
— Ты — чрезвычайный патриот, Алтуфьев!
— Что же ты видишь в этом дурного, Нагельберг?
Они замолчали и долгое время ехали так, молча.
— А знаешь ли, — начал барон наконец с расстановкой, — ведь ты…
— Ну, что я?
— Влюблен, — докончил барон. — Влюбленные вообще склонны фантазировать.
Алтуфьев ничего не ответил.
Наступило молчание, которое не нарушалось уже до приезда их домой.
Там барона ждала телеграмма о том, что к нему едет покупщик на имение и прибудет завтра.
Нагельберг очень обрадовался этому и засуетился.
— Вот всегда так, — ворчал он, — то никаких известий, то вдруг завтра. Надо его хоть накормить как следует и приготовить ему комнату. Вот что, Алтуфьев, я ему уступлю свою, а сам перейду к тебе в гостиную. Надо быть любезным с покупщиком.
Алтуфьеву было решительно безразлично, чем будет кормить барон своего покупщика и как поместится тот. Его смущало, что завтра надо будет послать коляску на станцию железной дороги вместо того, чтобы ехать в ней во Власьево, куда они были званы к обеду для начала приготовлений к живым картинам.