Во Власьеве работа кипела вовсю. Сарай был очищен от хлама, тщательно выметен, и в одном его конце плотник ставил козлы для сцены.
Веретенников, потный и раскрасневшийся, прикладывал свою физическую силу с неимоверным усердием. Он таскал сам бревна и доски, своротил бочку на дворе, поднял на петли соскочившую с них воротину у сарая, словом, не щадя себя и не допытываясь, что из этого выйдет, действовал непосредственно, спрашивая лишь у Тарусского, так ли он действует, как нужно.
У Тарусского все уже было обдумано и рассчитано.
— Просцениум мы сделаем из дранчатых щитов от парников, — объяснил он Алтуфьеву, — и уберем их зеленью. Для декорации тоже будет служить настоящая зелень. Внутренность избы будут изображать стены сарая. Окно и печь я нарисую на картоне. Их прямо можно будет набить на стену.
За зеленью ездили в рощу на телеге несколько раз и привозили по полному возу наломанных веток.
Миша воображал себя «Жучкой», а ветки — сеном и прыгал на них, припевая:
Софья Семеновна, чтобы держаться вдали и не мешать приготовлению «сюрприза», ушла к себе во флигель. Хотя она никого никогда не стесняла, но без нее как-то все почувствовали еще больше свободы и словно обрадовались этому.
Анна Сергеевна с барышнями ходила по деревне и покупала у баб «настоящие» рубахи, паневы и все, что нужно для крестьянской одежды. Затем они принялись в угловой комнате шить остальные костюмы.
Веретенников, увидев, что Алтуфьев явился один, и узнав, что барона не будет, пришел в неописуемый восторг, сломал сейчас же один из парниковых щитов, сконфузился и сам починил его.
— А освещение, как же освещение? — беспокоился Алтуфьев, войдя окончательно в роль устроителя.
Тарусский успокоил его, объяснив, что ламп хватит, и показал придуманную им систему расположения их на сцене.
Вообще ему казалось все таким же прекрасным, каким в детстве казались самые веселые игры. И он, как, бывало, мальчиком в этих играх, предавался теперь устройству живых картин с самозабвением, всей душой и чувствовал себя очень счастливым. Он ездил с Мишей, кучером и Ветеренниковым в рощу за зеленью, ходил с Анной Сергеевной и Надей по деревне, помогал Тарусскому в сарае и ощутил большое удовольствие, когда был призван в угловую для составления и вырезки из золотой бумаги узора на платье Веры, которая должна была изобразить с бароном средневековую даму с рыцарем.
Золотая бумага нашлась у Миши, и он, гордясь этим, принес ее и пожертвовал на общее дело без сожаления. Только, когда Алтуфьев начал вырезать из нее замысловатые фигуры, Мише показалось, что он делает это без надлежащей экономии и не бережет такого драгоценного материала, как золотая бумага. Но он только вздохнул, воздержался от каких-либо советов Алтуфьеву и побежал «помогать папе» в сарай.
Надя, разложив на полу скроенное из коленкора средневековое платье Веры, распределила с Алтуфьевым вырезанный им узор.
— Да нет же, это не так, — говорила она, — ведь это клин, тут ничего наклеить нельзя.
— А я говорю, что не будет морщить, — возражал Алтуфьев, но делал не по-своему, а так, как показывала Надя. — Вот что, — вдруг сообразил он, — хорошо бы на эту золотую бумагу пустить фольги кружками, как будто это драгоценные камни.
— У меня есть фольга! — сказала, подумав, Надя.
— Где?
— У меня в комнате. Пойдемте!
И они побежали в Надину комнату наверх, никем не остановленные.