— Никого! — проговорил Нагельберг, и ему самому показалось, что голос его как-то странно прозвучал в этой непривычной обстановке.
«Да, никого!» — точно ответили и дом, и дубы, и плеск фонтана, и сейчас же дубы зашептались, и фонтан застучал водой о камень о своем, как будто гораздо более важном, чем появление приезжих.
Безмолвие дома, непонятный язык шептавшихся листьев, плеск воды и гул камня от этого плеска сливались в одно общее, что говорило о неизменном и вечном и пренебрегало мимолетной, преходящей человеческой жизнью.
— Ну что же, войдем! — на этот раз тихо предложил Нагельберг Алтуфьеву.
Они поднялись по ступеням подъезда. Тяжелая дверь оказалась не запертой. Она вела в круглый вестибюль, где была другая дверь, больше первой, вся резная, и в этой резьбе готическими буквами был написан ряд вопросов на одной стороне и ответов против них на другой.
«Кто ты?» — «Я — брат твой». — «Где твой отец?» — «Подними глаза к небу!» — «Где твоя мать?» — «Опусти глаза на землю!» — «Что воздаешь ты отцу?» — «Поклонение». — «Что воздаешь ты своей матери?» — «Труды мои при жизни и тело мое после смерти». — «Если мне понадобится помощь, что ты дашь мне?» — «Я разделю с тобой половину дневного заработка и хлеб скорби; ты будешь отдыхать в моей хижине и греться у моего огня!»
— Очень мило! — сказал барон Нагельберг, прочтя эти вопросы и ответы.
Вторая дверь была тоже не заперта.
За нею была просторная прихожая с деревянной лестницей наверх, с зеркалом в мерной раме, с дубовым резным ларем и вешалкой. На столике у зеркала лежала мягкая широкополая шляпа, на вешалке висел коричневый плащ, в углу, в особой стойке, стояла трость с золотым набалдашником. Не было заметно ни пыли, ни тяжелого затхлого запаха старины.
По лестнице медленно, не спеша спустился седой с длинными редкими волосами старик в старомодной коричневой ливрее, в чулках и башмаках. Неслышно ступая, приблизился он к гостям и остановился, уставившись на них белесыми, как будто уставшими смотреть на земной мир, глазами. В этих глазах и во всем выражении бритого старческого лица с ввалившимся ртом было что-то также напоминавшее о пренебрежении к ничтожеству этой жизни, как оно чувствовалось в безмолвной тишине дома, шепоте листьев и настойчивом плеске фонтана.
— Мы приехали, — заговорил барон, — мы приехали… Ведь это — Спасское? — спросил он, вдруг найдя, что неудобно сознаться перед стариком, что приехали они сюда исключительно ради одного любопытства.
— Это — Спасское, имение графа Горского, — ответил старик. — Только графа нет в настоящее время дома. Как прикажете доложить им?
Барон назвал себя и товарища.
— Может быть, вам угодно подождать графа? — предложил старик. — Пожалуйте в библиотеку!
Библиотека была смежная с прихожей высокая комната. Книжные полки с резными колонками закрывали стены от пола до самого потолка. Их разделяла на два яруса галерея с бюстами на перилах. Посредине стоял огромный стол; на нем лежали альбомы и папки с гравюрами. В углублении окна старинное кожаное кресло казалось только что сдвинутым со своего обычного места, и на столике возле него лежала открытая книга с пожелтевшими страницами. Тут же на серебряном подносике стояли стакан и граненый графин с прозрачной, как хрусталь, водою.
— А граф давно уехал? — спросил Нагельберг, видя несомненные признаки обитаемости Спасского, про которое говорили, что там никто не живет.
Старик ничего не ответил. Он смотрел на барона, как будто не расслышав или не поняв вопроса.
— Граф уехал куда-нибудь или пошел просто гулять? — проговорил Алтуфьев.
— Они вышли пешком, — пояснил старик, видимо готовый отвечать, если спрашивали у него понятные вещи.
— И давно?