Результаты научной экспертизы были сообщены представителям правительства в уединенном кабинете. Министры прослушали сообщение с чувством глубокого уважения к медицине, а то обстоятельство, что время смерти солдата, павшего в сражении у Зборова, было установлено с точностью почти до одного дня, вызвало восхищение могуществом научной мысли. Но так как информация полицейского управления все же не внесла ясности, то было решено тайно перевезти останки солдата в Патологический институт для получения еще одного отзыва.
Тем временем на Староместской площади собрались огромные толпы народа. Слух о зборовском солдате облетел всю Прагу. Он заполнял улицы и площади, проникал в двери и окна всех жилищ, мчался по телефонным проводам. Кроме умирающих, в городе не было никого, кто бы не знал о случившемся. По шести улицам к ратуше стекались потоки людей, и, пока в ратуше принимали телефонограмму полицейпрезидента, на площади уже негде было и яблоку упасть. Только памятник Гусу{88} возвышался над морем голов. Разумеется, в такой толпе ничего нельзя было разглядеть, но каждому прежде всего непременно хотелось узнать, где, на каком именно квадратном метре и как все произошло. А потом закипали горячие споры, в которых наука сталкивалась с религией и отдельные научные концепции боролись между собой. Начинало уже казаться, что возьмет верх юмористически настроенная молодежь обоего пола. Но в конце концов события приняли угрожающий оборот. Стало известно, что правительство и депутаты укрылись в ратуше. Это оскорбило народ! Это его возмутило! Это привело его в негодование! Что ни говори, ведь это были
По счастью, прежде чем это настроение народа успело принять опасные формы, подоспела конная полиция. Она ринулась с Целетной улицы, сопровождаемая пешими отрядами. Полицейские подняли резиновые дубинки, мужественно сверкнули глазами и — начали!
— О господи! — охнул какой-то господин, получив дубинкой по темени. — Да я же главный бухгалтер!..
— Тогда съешь-ка еще! — огрызнулся полицейский и стукнул его по затылку.
— Валяй, валяй! — подбадривали начальники своих подчиненных.
Толпа бросилась врассыпную. Те, что стояли впереди и над кем еще не мелькали лошадиные морды и резиновые дубинки, кричали:
— Позор, позор!
Все устремились на Парижский проспект, ища там защиты. Но вдруг из-за домов высыпали полицейские: из тупика «У ратуши» — кавалерия, а следом — новый отряд пеших полицейских с дубинками.
— Лупи их! — ревел полицейский офицер.
Все в панике кинулись назад, стараясь попасть на Длоуги проспект, но и здесь орудовали резиновые дубинки. В Тынском переулке на толпу обрушился еще один отряд. На Целетной улице тоже, и на Железной, и на Мелантриховой! Ибо основа современной полицейской стратегии состоит в том, что место, которое надлежит очистить от толпы, превращается в ловушку, откуда не выбраться даже мыши. Затем на окруженном со всех сторон и запруженном народом пространстве устраиваются маневры. Прежде всего нужно хорошенько поколотить граждан по башке, чтобы из нее улетучились всякие мысли о революции, после чего гнать всех туда, куда им положено идти.
На Целетной улице скопился народ. От Староместской площади улицу отрезал двойной кордон полицейских. Держась за руки, они стояли лицом к толпе. Никто не мог пройти ни на площадь, ни с площади. Притиснутые друг к другу, люди поднимались на цыпочки и сквозь оцепление смотрели, как на Староместской площади неистовствовала полиция. Отрядом командовал весьма симпатичный комиссар. Он добродушно уговаривал какую-то женщину:
— Не мели языком, мамаша. Шла бы домой мужу обед варить.
— И рада бы, да не из чего, — отрезала та.
А какой-то идейный юноша, решив, что сейчас самое время начать агитацию среди нижних чинов полиции, воскликнул:
— Постыдитесь, ведь вы такие же нищие, как и мы!
Комиссар поглядел на него и спокойно заметил:
— Ну-ка, заткнитесь, молодой человек, да проваливайте подобру-поздорову, а то я уже давно вас заприметил…
Женщина, которую он только что уговаривал варить обед, вдруг вспыхнула:
— Чего ж вы не разгоняли демонстрацию домовладельцев?