Сексуальные преступления и симбиотические отношения: научное психоаналитическое исследование

Обсуждаемые выше процессы имеют существенное значение для психодинамической теории. В рамках этого краткого обзора мы едва ли можем заходить слишком далеко или подробно разбирать различные биологические и психосоциальные изменения, которые также являются частью процесса созревания. Здесь хочется лишь обсудить некоторые важнейшие понятия и процессы, которые имеют отношение к данному исследованию. Взаимодействие «родитель-ребенок» играет определяющую роль и должно рассматриваться как постоянно изменяющаяся динамическая система, а не как статичное состояние. Она представляет собой платформу, на основании которой развивается ребенок. Он перенимает характеристики родителей, но его самость или Эго никогда не является точным клоном родительского объекта (объектов). Конечно, родители являются не единственными объектами, с которыми ребенок взаимодействует или которые оказывают воздействие на него в течение его жизни. Более широкое социальное окружение, школы, группа сверстников и рабочая обстановка задают дополнительные факторы, в рамках которых он может приобретать другой опыт объектных отношений. Независимо от влияния, которому он подвергается, человек действует по-своему, используя свою аутентичную и уникальную конституцию, которая служит субстратом для всего, что он переживает, интернализует и усваивает. Формирование характера — это всегда длительный и сложный процесс развития. Проблемы, расстройства или даже психопатология редко являются результатом единичного происшествия, но чаще оказываются спровоцированными длительным аффективным и педагогическим пренебрежением. Родители, братья и сестры, другие дети, воспитание, школа, группа сверстников никогда не бывают совершенными.

3.6. Классический психоаналитический взгляд на перверсию

Никто не может и не станет спорить с тем, что секс — явление биологическое, но то, как человек справляется со своими первичными влечениями, желаниями и стремлениями, в значительной степени переплетается с воспитанием и социально-общественными и воздействиями культуры. Какую бы значимую роль ни играли биофизиологические факторы, они не объясняют, почему, например, мужчина может сексуально возбудиться, если увидит ребенка или английскую булавку или если оденется в женскую одежду. Скорее всего, в сексуально девиантном поведении малую или ничтожную роль играет наследственность, так как эти расстройства и поведенческие модели (поведенческие и предметные предпочтения), по всей вероятности, являются первично усвоенными и приобретенными.

Появление сексуальных преступников не может быть объяснено их генетической предрасположенностью. Фрейд предположил, что сексуальность ребенка развивается с рождения через частичные, аутоэротические влечения, которые позже сливаются в нечто вроде собирательного образования, называемого генитальной сексуальностью. По мнению Фрейда, взрослая (генитальная) сексуальность должна формироваться на основе полиморфно-перверсного кокона посредством биологического и социального созревания. Что делать, если определенный (частичный) импульс остается изолированным от всей эротической сексуальной игры и задерживает или блокирует достижение оргазма? Генитальный контакт тогда не может осуществиться. В этом случае имеет место извращение, в том смысле, в каком его понимал Фрейд: противоположность неврозу. Извращением является, таким образом, избегание, отгораживание от взрослой генитальной сексуальности за счет «застревания» на предварительных стадиях достижения взрослой либидинальной цели или либидинального объекта. Удовлетворение частичных влечений становится более важным, чем генитальный контакт, и является необходимой предпосылкой для достижения оргазма. Уточним для ясности: либидинальная цель и либидинальный объект являются техническими терминами, и никто не собирается ими пренебрегать. Либидинальная цель может заключаться в утолении голода или жажды, а либидинальный объект будет в этом случае представлять собой стакан пива или воды. Либидинальной целью сексуального влечения является оргазм, а либидмнальным объектом обычно выступает половой партнер.

3.7. Пересмотр теории со времен Фрейда

В перверсном развитии личности мать занимает центральное место. Она становится объектом, с которым мальчик во многом отождествляет себя (но не с отцом). Процесс сепарации или здоровой сепарации-индивидуации остается незавершенным. Малер иллюстрирует нормальный процесс сепарации, описывая дошкольником на стадии воссоединения. На этой стадии можно увидеть, как ребенок отдаляется от матери и ему любопытно исследовать мир, но если он оглядывается вокруг и видит, как далеко он «забрел», то бежит назад к ней, чтобы начать все сначала. В нормальных условиях после этой стадии ребенок не возвращается к симбиозу с матерью; симбиоз отступает. Вместо него ребенок развивается в самостоятельную личность, отделенную от матери. Он делает это, сосредотачиваясь на отце и отождествляя себя с ним (и его мужской ролью). На стадии воссоединения ребенок берет на себя инициативу исследовать. Последующий эдипальный процесс влияет на общий исход. Эдипальный процесс также называют законом триангуляции, потому что в треугольных отношениях «отец-мать — ребенок» взаимодействия и сексуальные отношения должны быть ясными, понятными и предсказуемыми для ребенка. Конкретно это означает, что мать должна освободить ребенка и не превращать его в объект собственного удовольствия. Ребенок узнает, что сексуальным партнером матери является отец, и через идентификацию, сепарацию и индивидуацию он развивает свою собственную психическую идентичность. Такое развитие имеет хороший прогноз, если родители обеспечивают ребенку безопасность (базовое доверие) и защищенность. Безынициативный, беспомощный ребенок при нормальном, здоровом развитии, захочет отказаться от своей пассивности в пользу активного, предприимчивого поведения. Большинство родителей поощряют такое отношение, потому что оно благоприятно сказывается на психосоциальном и социальном развитии ребенка. Если ребенок достиг сепарации и индивидуации, он устремляет свой взгляд вне семьи и расширяет горизонты, ориентируясь на друзей, которые постепенно занимают важное мести в его жизни. При перверсном развитии личности взаимоотношения матери и сына остаются симбиотическими. Необходимый процесс сепарации от матери и отождествления с отцом не происходит или происходит не полностью. Когда мать является основой семьи и маргинализирует отца, то отец воспринимается ребенком как униженный, беспомощный мужчина (импотентный фаллос). Ребенок предпочитает отождествлять себя с господством и властью матери (и в терминах психоанализа он становится ее «фаллосом»). В психогенезе перверсий мать использует ребенка как свою пассивную игрушку, вероятно, чтобы восполнить собственную опустошенность или одиночество. Ребенок не может вырваться из-под ее контроля, потому что он слишком зависим. Отец отсутствует (вытеснен) или играет подчиненную роль в воспитании. В тех случаях, когда отец проявляет агрессивное поведение или поведение, нарушающее границы, ребенок все равно бессознательно воспринимает его как «жалкого» или «бессильного» по сравнению с матерью. В таких обстоятельствах ребенок не может быть «спасен» от диады с матерью, как это происходит в процессе триангуляции (эдипальный процесс). Мальчик становится как бы частью матери, потому что она использует его, чтобы компенсировать свои собственные недостатки (пустоту/одиночество). Символически он становится материнским фаллосом и поэтому сам не может прийти к фаллическому процессу (мужской стадии развития), как это обычно бывает после эдипального периода. Ребенок, нарциссически удерживаемый таким образом, не может отделиться от матери. Он оказывается в опасной ситуации. Он польщен тем, что является «партнером» (фаллосом) матери, но должен платить за это высокую цену. Здоровый процесс сепарации-индивидуации от матери не происходит, и развитие его (психосексуальной) идентичности, таким образом, отсекается. Его попытки сепарации являются типичными примерами работы механизма обращения в противоположность, когда ребенок пытается повернуть свою пассивность вспять. На самом деле он хочет обменять свою пассивную позицию в отношениях «родитель-ребенок» на активную позицию, в которой он является управителем и держит ситуацию под контролем. Превращение пассивности в активность может быть затянувшейся попыткой побега из сковывающей тюрьмы диады с матерью. Отец, который в ситуации здорового развития знакомит ребенка с внешним миром и реальностью этого мира (закон триангуляции), воспринимается матерью и ребенком в перверсной диаде бессмысленным или почти бессмысленным. Словом, мать удерживает ребенка в положении «партнера». Сын отождествляет себя с этой ролью, пока мать и ребенок отрицают существование отца. Характерным признаком этого патогенного, симбиотического сговора является не только отрицание ясных, гендерно-специфичных семейных отношений, но и первичный акцент на отождествление с могущественной (фаллической) матерью, ее желаниями и страстями. Эта идентификация превращает ребенка в материнский (фаллический) объект. Цель такой идентификации — (продолжать) наслаждаться начальным симбиозом и контролировать его. Ребенок понимает, что мать стремится восполнить недостаток, и предлагает себя в качестве средства восполнения. В этом заключается суть процесса. Понятие перверсии неприменимо к отношениям между взрослыми равноправными партнерами, оно описывает cвoеобразные отношения между матерью и ребенком, в данном случае отношения между матерью и сыном.

В разделе 3.7 я упомянула о наличии полиморфно-перверсной тенденции в либидинальном влечении ребенка, что ставит вопрос о том, как он может избавиться от этих перверсных черт. По мнению Фрейда, это обеспечивается эдипальным процессом. В случаях инцеста или сексуального насилия, когда соблазняющая мать не может отпустить своего сына или воспринимает его как партнера, ребенок развивается ненормально, потому что он не может пережит, эдипальный процесс, и остается вне закона триангуляции. Это означает, что родственные связи и отношения не уважаются, а нарушаются. Родители несут ответственность за донесение до ребенка принципов выстраивания личностной структуры и границ, соответствующих его возрасту. Инцестуозные родители склонны путать стремление ребенка к вниманию, привязанности и безопасности с соблазнительностью. В этом случае существует опасность того, что стремление ребенка будет эротизировано: вместо того чтобы обеспечить безопасность, соблазняющий родитель предлагает ребенку секс или принуждает его к нему. В симбиотических отношениях между матерью и ребенком ребенок позиционируется как партнер матери, но более изощренным образом, чем в случае сексуального насилия. Обе ситуации крайне запутаны, в результате чего ребенок испытывает серьезные нарушения развития как когнитивного, так и эмоционального. Нарушение границ (соблазнение и(или) сексуальное насилие) создает необратимое отчуждение от собственного Я, называемое также диссоциацией или расщеплением Эго, провоцирует повторяющееся поведение (непроизвольное поведение) и поведение, характеризующееся «превращением пассивности в активность».

Данный обзор более современных психоаналитических взглядов в отношении перверсий оставляет ряд неотвеченных вопросов, а именно:

+ В какой степени продолжение симбиоза с матерью отвечает инстинктивному влечению самого ребенка и в какой степени это связано с неспособностью матери позволить ребенку отделиться от нее?

+ Что вызывает типичные повторения и навязчивость, столь характерные для перверсий? Простая отсылка к «превращению пассивности в активность» не может служить полным и достаточным объяснением чрезвычайной деструктивности нарушений сексуальных границ, как не объясняет навязчивой и насильственной природы этих нарушений.

+ До какой степени актуальна исходная точка зрения Фрейда о том, что мальчик отказывается от своих инцестуозных импульсов к матери только из «страха кастрации» со стороны отца?

+ Способствует ли отец перверсному развитию ребенка, кроме как тем, что он не выполняет свою эдипальную роль «спарринг-партнера»?

Похоже, что многие из этих теоретических вопросов могут быть разрешены, если мы, следуя за Фэйрберном и Кернбергом, отбросим теорию либидо («дуализм влечений») и классическую структурную модель личности и заменим их подходом, который подчеркивает значение отношений между ребенком и его первичными объектами (De Graaf, 1998), то есть теорией объектных отношений.

3.8. гипотеза развития перверсии с точки зрения теории объектных отношений

С точки зрения объектных отношений патологическое развитие и идентификация могут иметь место у мальчика, когда существуют одновременно выраженная симбиотическая связь между матерью и ребенком и явная некомпетентность отца как позитивного «спарринг-партнера», так и супруга матери. Отсутствующая или сильно нарушенная сепарация-индивидуация этих детей приводит к отделению очень агрессивно нагруженной «плохой» части собственного Я, которую можно было бы охарактеризовать как «плохое автономное Я». Из этого следует, что ребенок испытывает естественное стремление к автономии и необходимость освободиться от симбиоза с матерью. Когда мать противостоит этой потребности, вероятно, отчаянно нуждаясь в связи с ребенком, чтобы заполнить пустоту, оставшуюся по причине физического или эмоционального отсутствия отца, тогда та часть ребенка, которая стремится к автономии, воспринимается им как «угрожающая матери» и, следовательно, является «плохой». Непригодность «плохого автономного ребенка» затем усугубляется, поскольку она также таит в себе агрессивное напряжение, возникающее в ребенке в результате посягательства на его автономию и «личную жизнь». В нормальных условиях есть отец, к которому ребенок может обратиться, когда его амбивалентные чувства к матери становятся слишком сильными для него. Примером этого является маленький ребенок, который должен рано ложиться спать против своей воли и говорит своей матери: «Отец большой. Ему не надо рано ложиться спать!» Из этого можно сделать вывод, что отец находится уже на стадии проективной идентификации со стороны ребенка, стремящегося к самостоятельности («автономного собственного Я»). Другими словами, агрессивная нагрузка «плохого автономного ребенка» нивелируется или «детоксицируется» когда отец в фантазии ребенка одновременно является автономным и любящим по отношению к матери, и мать принимает это. Моя гипотеза заключается в том, что именно этого не хватает отцам сексуальных преступников. Они не проявляют себя ни самостоятельными, ни любящими в своих отношениях с матерью ребенка. Следовательно, ребенок остается обремененным агрессивно нагруженным «плохим автономным собственным Я», которое в фантазии ребенка сильно угрожает «хорошему объекту», в данном случае матери. Чтобы защитить «хороший объект» от нападения «плохого автономного Я», враждебно-зависимые отношения с матерью полностью интроецируются ребенком таким образом, что это взаимодействие впоследствии происходит между частями Эго этого ребенка, которые отождествляются соответственно с «плохим автономным ребенком» и «грустной матерью, брошенной ребенком». Кернберг описывает такой диадный интроект «родитель-ребенок» как «неметаболизированные интернализованные объектные отношения». В рамках этого биполярного интроекта продолжаются атаки «плохого автономного Я» на «грустную мать», но ребенок теперь физически чувствует, что делает это с матерью. Эта депрессогенная диада «мать-ребенок» является производной от того, что Мелани Кляйн назвала «депрессивной позицией». Непрерывное воздействие со стороны матери и ее интрузивное и, возможно, соблазняющее поведение приводит к трансформации части собственного Я в «плохого инцестуозного ребенка», что формирует источник тяжелой психопатологии на более поздних этапах жизни, если только он не детоксицируется или не нейтрализуется положительной идентификацией с отцом.

Чтобы понять это, мы находим объяснение в более поздних работах Фрейда и в работах различных авторов, которые являются его последователями. Это касается тезиса о врожденном, филогенетически обусловленном страхе инцеста (когда ребенок испытывает первые физические ощущения в развивающейся репродуктивной системе, они автоматически связываются с желанием самого ребенка подарить малыша матери). Иными словами, ребенок уже не хочет быть «маминым малышом», а хочет быть «матерью (или отцом) малыша». На этом этапе решающую роль играет фигура отца, причем не как человека, угрожающего кастрацией (как первоначально предполагал Фрейд), а как человека, который «по приказу ребенка» во время романтической интерлюдии с матерью преподносит ей малыша, в то время как сам ребенок так не может (из-за запрета инцеста). Это делегирование детородных функций ребенка отцу также может быть обозначено как проективная идентификация отца с «эдипальным собственным Я» ребенка. Когда такая детоксикация с помощью отца невозможна, например, если отец воспринимается как бесчувственый и нелюбимый и(или) покорный матери, у ребенка нет другого выхода, кроме как отделить от себя свои эдипальные желания и фантазии в виде «плохого ицестуозного ребенка/собственного Я». Несмотря на это, ребенок будет делать все возможное, чтобы продолжать делегировать отцовской фигуре сексуальную детородную функцию. То, что произойдет потом, зависит от того, как мальчик воспринимает баланс сил в семье. Довольно в общих чертах и с учетом существования переходных или смешанных форм могут быть сформулированы следующие соображения.

Когда ребенок воспринимает отца как диктатора, «ранящего мать», а мать как покорную и «жалкую», то мы можем выделить следующие варианты.

а) Идентификация с «отцом, ранящим мать» или «плохим автономным ребенком». В этом случае ребенок поделил отцовскую фигуру на (фантазийного) «идеально хорошего» отца, который любит мать и «хочет подарить ей ребенка», и «плохого отца, ранящего мать». Чтобы защитить и «идеально хорошего (эдипального) отца», и «грустную мать, желающую ребенка», от агрессивности «отца, ранящего мать», «плохой объект» помещается «под стражу» Эго. Это означает, что «разочаровывающие мать» и (или) «ранящие мать» аспекты поведения отца интернализуются мальчиком. Другими словами, вбирая в себя негативные аспекты поведения отца и отыгрывая их, ребенок пытается спасти «идеального эдипального отца», чтобы оградить себя от «инцестуозного притяжения», исходящего от его матери. Таким образом, «плохой инцестуозный ребенок» нейтрализуется и освобождается от сексуальных коннотаций, припасенных для «идеального эдипального отца». В таких случаях «ранящие мать» характеристики «плохого отца/собственного Я» сочетаются с существующим «плохим автономным Я», что делает его еще более агрессивно нагруженным, чем раньше. Этот механизм может быть важным мотивом преступного поведения молодых мужчин, которое можно рассматривать как навязчивое повторение «огорчения матери», а также «устранения ее с ярмарки невест (из брачных отношений)». Когда молодому мужчине удается вступить в отношения с женщиной, «расстраивание матери» часто навязчиво повторяется в партнерских отношениях, что приводит к псевдопреступному поведение в виде зависимостей, закоренелой неверности и т. п. отклонений (проективная идентификация партнера с «грустной, страдающей от автономии ребенка или жестокой матерью», а также вбирание в себя и отыгрывание «плохого автономного ребенка» и(или) «отца-диктатора»).

б) Идентификация с симбиотически-соблазняющей «матерью-жертвой». В этих случаях акцент делается на покорности и страдании материнской фигуры: отец доминирует, но часто отсутствует и не является диктатором или, по крайней мере, в меньшей степени, чем в первом случае. Мать не может отпустить ребенка, и ребенок не осмеливается освободиться от симбиоза с ней из-за ее страдания. В результате развивается очень агрессивно нагруженное «плохое автономное Я». Когда мать также ведет себя соблазняюще или нарушает сексуальные границы по отношению к сыну, развивается интроект «плохого инцестуозного ребенка», как мы видели выше. Можно представить, что ребенок расщепляет образ матери на две части: асексуальную и безупречную «грустную непорочную мадонну» и «плохой объект» в виде «плохой, блудливой матери». Последняя (то есть «плохая, блудливая мать») полностью отщепляется вместе с сексуальными импульсами самого ребенка («плохой инцестуозный ребенок»), запрещается и оттесняется на периферию личности, откуда она, как «преследующий объект» (по М. Кляйн), продолжает угрожать «хорошему объекту» и той части собственного Я, которая с ним идентифицируется. При определенных обстоятельствах возможно, что образ «плохой, блудливой матери» вместе с «плохим инцестуозным ребенком» перестают вытесняться и проецируются на женщин или девочек, которые доступны для этой проекции. Изнасилование или нападение должно рассматриваться в таком случае как «вымещение»[17] матери на другую женщину одновременно с отыгрыванием образа «плохого инцестуозного ребенка». К сожалению, мало что известно о триггерах, которые предшествуют изнасилованию и нападению. Однако обоснованное сомнение заключается в том, что эти триггеры разыгрываются в отношениях с родителями, особенно с матерью, и состоят преимущественно из конфликтов вокруг автономии ребенка (например, «Ты просто делаешь то, что хочешь, тебя даже не волнует собственная мать!»). Если это так, следует предположить, что агрессивность «плохого автономного Я» и страх в самом деле навредить матери возрастают настолько, что агрессивное напряжение адресуется «плохому инцестуозному ребенку» и «плохой, блудливой матери». По мере отыгрывания этих интроектов нарастание агрессии по отношению к матери отводится и нейтрализуется.

Когда мальчик воспринимает мать как сильную и доминирующую, а отца как слабого и покорного матери, возникают серьезные проблемы с преэдипальной триангуляцией.