Из-за отсутствия у него собственной автономии отец не может оказывать детоксицирующего влияния на «плохое автономное Я» ребенка. Часто результатом этого является то, что ребенок остается до крайней степени связанным с матерью. «Плохое автономное Я» принимает такие угрожающие размеры, что может существовать только в полностью отщепленной форме. Это «плохое автономное Я» иногда проецируется на других детей, по отношению к которым ребенок тогда искренне ведет себя так, как если бы он был «справедливо обиженной матерью» (нарциссическая идентификация с собственной матерью). В результате ребенок оказывается изолированным от своей группы сверстников, отрезая тем самым для себя этот путь отступления. Под влиянием полового созревания развивается образ «плохого инцестуозного ребенка», который в этом случае никак не может быть побежден или детоксицирован отцом. В соответствии с предрасположенностью ребенка он может выбрать следующие решения.
а) Расщепление образа матери на десексуализированную и идеализированную «непорочную мадонну» и «инцестуозную, соблазнительную, блудливую мать». «Плохое инцестуозное Я» и «плохое автономное Я» ребенка объединяются в один «плохой объект», который крайне угрожает образу асексуальной и идеализированной «непорочной мадонны» и поэтому должен быть отщеплен. (Этот «плохой объект» может быть аналогом того, что Фэйрберн называет «возбуждающим объектом».) Насильники женщин и девочек могут проективно идентифицировать жертву с этим «плохим объектом», который содержит элементы «плохого автономного Я», «блудливой матери» и «плохого инцестуозного ребенка». Вероятно, в этих случаях преступник отождествляет себя со своей «требовательной, насилующей» матерью. Чтобы понять это, мы должны поставить себя в положение мальчика, мать которого действует с враждебностью и ревностью ко всем девушкам, которые встречаются или встретятся на его пути. В глазах мальчика каждая девочка становится corpus delicti[18], которое, с точки зрения матери, угрожает их симбиотическим отношениям. Таким образом, девочки в этом возрасте становятся как бы «крючком», на который можно повесить неполноценное (и «виновное») «плохое автономное Я» мальчика. Эту проекцию «плохого инцестуозного ребенка» на жертву можно проследить в одинаковых отговорках преступников о том, что девочка якобы «сама просила об этом». Это не просто отговорка, а то, во что преступник всецело верит. Это также «нарциссическая» идентификация с «требовательной, насилующей матерью», которая под давлением обстоятельств заставляет злоумышленника притворяться раскаявшимся, но не чувствовать этого на самом деле. (Сравните это с инцестуозным родителем, который в ответ на протест ребенка против нарушения его сексуальных границ говорит: «Как ты смеешь обвинять в подобных вещах свою мать(отца)!»)
б) Детоксикация и десексуализация «плохого инцестуозного ребенка», поскольку мальчик отождествляет себя с «матерью, тоскующей по ребенку» и в своей фантазии, предлагает себя в качестве сексуального объекта отцу. Таким удивительным образом ребенок пытается стать «лучшей женой для отца, чем мать», и одновременно обеспечивает реабилитацию образа «слабого отца», позиционируя его как «хорошего мужа для матери». Таким образом, мальчик дистанцируется от своей сексуальной идентичности, но освобождает творческую часть сексуальной энергии, которая была заключена внутри «плохого инцестуозного ребенка» и не могла быть раскрыта из-за ее сексуально-инцестуозных коннотаций. Ситуация резко меняется, однако, как только отец плохо себя ведет, резко превращаясь в «плохой объект» в глазах ребенка. Фантазийное идеальное решение больше неприменимо. Вместо него мальчик выбирает следующее решение.
в) Гнев и пожелания смерти в отношении отца, который видится не только жалким, но и жестоким, вызывают у мальчика такое сильное чувство вины, что он чувствует необходимость подавить эти чувства. Он делает это в своей фантазии или в реальности, подчиняясь отцу, а не матери, как «сексуальный раб». Однако мальчик может также отождествлять себя со своим отцом, «требующим сексуального удовлетворения», и затем требовать от других (в основном мальчиков, но иногда и девочек) удовлетворения, которого отец лишает его в его фантазии. Проективную идентификацию жертвы с виновной частью собственного Я можно описать как «ребенка, который должен преподнести отцу сексуальное удовлетворение и подчинение». Это может формировать преобладающий механизм у преступников-педофилов. Полная («нарциссическая») идентификация с «жалким, требовательным отцом» часто проявляется как явное отсутствие угрызений совести или чувства вины по отношению к жертве.
3.9. Заключение
Психоаналитическая теория предлагает подходящие отправные точки для объяснения перверсных процессов развития. Модель либидо четко обрисовывает стадии развития ребенка вплоть до достижения им половой зрелости. Модель Эго описывает организацию психической деятельности как «коалицию» различных компонентов, которые постоянно взаимодействуют друг с другом. Модель объектных отношений показывает важность связи с лицами, осуществляющими первичный уход, для внутреннего формирования и утверждения психологического образа самости. Модель психологии самости иллюстрирует развитие чувства самости через нарциссизм. Эти отправные точки подчеркивают важность требуемых и усвоенных поведенческих паттернов и объектных предпочтений при формировании сексуально девиантного поведения. Решающее значение имеет то, удалось ли ребенку избавиться от полиморфно перверсной тенденции, с которой он родился, на эдипальной стадии либидинального влечения. Этому может помешать ярко выраженная симбиотическая связь с матерью и явная некомпетентность отца. Подобный опыт имеет непосредственное отношение к сексуальным преступникам, заставляя их усваивать в детстве образ собственного Я, который может стать причиной тяжелой патологии на более позднем этапе жизни. Данная глава помогла пролить свет на вариации в формировании этого образа самости.
Глава 4.
Аспекты психодинамики
(Пер. Е. В. Пашкиной)
4.1. Введение
Защитные механизмы, навыки совладающего поведения и аспекты привязанности представляют собой крайне важные темы в психоаналитическом дискурсе. Эти предметы обсуждаются здесь потому, что они являются частью сознательного, а иногда и бессознательного поведения людей, независимо от того, с какой точки зрения — теории объектных отношений, структурной теория или иной — рассматриваются, собственное Я обеспечено определенными техниками, необходимыми для сокрытия или предотвращения раздражающих импульсов и чувств. Например, в случае обсессивно-компульсивного расстройства собственное Я помогает изолировать запрещенные эмоции (аффекты). Ритуалы обсессивно-компульсивных личностей часто есть ни что иное, как попытка устранить или дезавуировать страхи. Причудливое ритуальное поведение является результатом воздействия настойчивых образов и мыслей, которые обычно противоречат совести или общепринятым общественным правилам. Чтобы покончить с навязчивыми идеями, собственное Я избавляется от раздражающих чувств (изоляция аффекта). Чувство вины и другие невыносимые переживания обстоятельно изымаются и отщепляются. Этот процесс облегчает эмоциональное содержание страха, вины или пожеланий смерти, возникающие в ходе конфликта, а также изолирует и рационализирует его, в то время как поступки ритуализируются. Он часто носит бессознательный характер и свойственен механизму навязчивого повторения у сексуальных преступников, хотя и в разной степени интенсивности, в том числе у насильников с компенсаторной сексуализацией. Навязчивое стремление к очищению — неудобный, но безобидный симптом по сравнению с ритуальной поэтапной подготовкой серийного (преисполненного мести) насильника, использующего обсессию и компульсию в качестве основного источника энергии для обращения своих сексуальных фантазий в насильственный, обычно спланированный акт. Педофилы также используют ритуалы обольщения, чтобы заманить жертву в ловушку. Они преодолевают собственные запреты, прибегая к рационализации, и оправдывают свое поведение тем, что считают сексуальное насилие над маленькими детьми своего рода образованием, которое приносит пользу жертвам. Они видят причину внутренней неудовлетворенности во внешних обстоятельствах (экстернализуют) и верят, что не они сами инициировали сексуальные «игры», а маленькие дети соблазнили их. В отличие от защитных функций навыки совладающего поведения (копинга), как правило, являются частью сознательного поведения. Их часто также называют навыками решения проблем и связывают с тем, насколько хорошо человек может приспособиться к данной ситуации. Хотя здесь и имеется большая доля сходства, совладение в целом можно рассматривать как результат обучения, в то время как защитные механизмы являются результатом процесса психологического развития. Со временем специалистам стала очевидна роль небезопасной привязанности. Отвержение, запущенность/брошенность, небезопасное окружение, отсутствие любви и тепла, жестокое обращение или непоследовательные методы воспитания в родной семье оказывают разрушительное воздействие на базовую уверенность ребенка в себе. В этой главе большое внимание уделяется взаимосвязи между небезопасной привязанностью и ее последствиями для психосоциального развития.
Защитные механизмы также выполняют существенную функцию в каждой из приводимых теорий. Они защищают собственное Я от боли или других трудных или невыносимых переживаний. Эго, зажатое между иррациональным Ид и столь же иррациональным Супер-Эго, уравновешивает их как посредник. С одной стороны, нормативные требования, предъявляемые обществом (Супер-Эго), а с другой — либидинозные влечения (Ид), ищущие удовлетворения. Под влиянием потока противоположных по своей природе раздражителей Эго развивает набор бессознательных стандартных приемов, которые позволяют человеку противостоять настойчивым опасным влечениям. Это психические защитные механизмы. Подобно биологическому процессу гомеостаза у человека или иммунологическому равновесию психические защитные механизмы имеют гомеостатическое значение. Различные «неподходящие» материалы отбрасываются, и все усилия направляются на то, чтобы защитить Эго от стрессовых переживаний или чувств. Целью защитных механизмов является стремление сохранять контроль над ситуациями, а также смягчать или трансформировать влечения. Как правило, они обладают адаптивной ценностью и используют стратегии выживания, которые необходимо постоянно корректировать для поддержания эффективности. Если они «устарели», их ценность становится неадаптивной и они больше не соответствуют реальным ситуациям. Защитные механизмы, которые когда-то обеспечивали выживание, со временем могут провоцировать большие трудности.
Защитные механизмы Эго — это психические процессы, часто проявляющиеся непроизвольно в те моменты, когда человек сталкивается с внезапными изменениями во внешнем или внутреннем мире. Изменения могут проявляться у индивида разными способами, например, в результате сокрушающих травматических событий, конфликтных столкновений на межличностном уровне, внутренних либидинальных потребностях или культурных табу. Как известно каждому клиницисту, симптомы — это еще не болезнь. Например, инфекционные заболевания вызываются не только бактериями, часто решающим или патогенным фактором является индивидуальная адаптивная реакция организма на них. Это справедливо и в психологии. Определяющими факторами в декомпенсации (становлении больным) являются не столько стрессоры, сколько адаптация (и навыки совладающего поведения) индивида по отношению к стрессору. Знание защитных механизмов позволяет нам понять, как сформировалась патофизиология нарушений у индивида.
4.2. Защитные механизмы
Существует множество защитных механизмов, но для сексуальных преступников особенно характерна одна защитная функция — механизм расщепления. Расщепление конфликтного интрапсихического материала происходит в некоторых представляющих угрозу ситуациях. Механизм расщепления может использоваться уже на самом раннем, младенческом этапе развития, когда малыш не способен самостоятельно в полной мере защититься от внешних раздражителей и не знает, как поддерживать дистанцию между собой (собственным Я) и другим. Когда «родительские объекты» слишком навязчиво взаимодействуют с маленьким ребенком, может развиться как страх быть покинутым, так и страх привязаться. Ребенок по-прежнему воспринимает окружающую действительность как нечто расплывчатое и фрагментированное, что делает расщепление единственным средством в попытке контролировать примитивные страхи. В процессе расщепления «мир и объекты» распадаются и делятся на хороший или плохой мир, хорошие или плохие объекты. Ребенок еще не способен улавливать нюансы. Он воспринимает объекты как изменчивые и расколотые. Для ребенка существует либо ласковая, немедленно появляющаяся мать, удовлетворяющая его требования («хорошая» мать), либо мать, которая фрустрирует, потому что она не может всегда и сразу быть рядом («плохая» мать). То, что все качества могут быть объединены в одном человеке (матери), пока еще находится за пределами понимания ребенка. Мелани Кляйн называет эту раннюю стадию развития параноидно-шизоидной позицией. Вместе с восприятием хорошего (идеального) объекта и плохого (ненавистного) объекта переживаются связанные с этим параноидные страхи. Кляйн предполагает, что маленький ребенок воспринимает плохой объект как вторгающийся объект-преследователь, и хочет его уничтожить. Расщепление, проекция и интроекция — это защитные механизмы, которые часто используются вместе на этой стадии, чтобы обрести контроль над страхом быть покинутым, над самим собой и над внешним миром. Проекция и интроекция — это защитные механизмы, которые ребенок использует, чтобы овладеть всеми угрожающими ситуациями. Отщепленные частичные объекты — хорошая мать (грудь), плохая мать (грудь) — проецируются на внешний мир. Эти примитивные формы защиты будут более подробно рассмотрены в описаниях поведения преступников. Вышесказанное не значит, что защита всегда является частью бессознательных интрапсихических процессов, она также может осуществляться сознательно. Подобные сознательные попытки достичь стабильности или снизить напряженность называются механизмами совладающего поведения.
4.3. Совладающее поведение
Нельзя проводить строгое различие «сознательно-бессознательное» между защитными механизмами и совладающим поведением. Г. Вейлант пишет: «Защиты помогают совладать со стрессом, а умение совладать со стрессом защищает» (Vaillant, 1992). Механизмы совладания подробно рассматриваются Р. Лазарусом (Lazarus, 1966), А. Бандурой и Р. Уолтерсом (Bandura & Walters, 1963), а также и Н. де Хааном (de Нaan, 1982) как сознательные навыки адаптации. Лазарус говорит о совладании в первую очередь как о сознательных поведенческих детерминантах, а во вторую — как о способе решения проблем. Однако стратегии совладания являются частично сознательными и частично бессознательными и представляют собой более целенаправленные попытки решения затруднений. Независимо от того, рассматривается ли личность как мотивационный (в психоанализе) или операциональный (в бихевиористской теории научения) поведенческий детерминант, защитные механизмы и совладание связаны с потребностями, побуждениями, направленностями поведения, инстинктами, а также с удовлетворяющими и неудовлетворяющими поведенческими результатами. Как бихевиоризм, так и психоанализ предполагают, что личность стремится поддерживать или приобретать психическое и (или) физиологическое равновесие. Это называется моделью снижения напряжения, для чего используются как защитные механизмы, так и механизмы совладания. Защитные механизмы обладают функцией копинга. Коротко говоря, защитные механизмы — это обычно бессознательные, автономные процессы, часто образующие своего рода строительные блоки психопатологии; они вытесняют, отрицают, отвергают или искажают внутреннюю и внешнюю реальность и поэтому обычно могут быть названы «странными» или «иррациональными». Выше я назвала расщепление (и проекцию), используемое ребенком, «примитивным» механизмом. Лучше было бы сказать «незрелый», так как созревание еще не завершено. Расщепление и проекция — это действительно незрелые механизмы, потому что они искажают реальность. Форма защиты, используемая индивидом в конкретный момент, очень зависит от стадии развития этого человека. Мы говорим о зрелых защитных формах и невротических, дезадаптивных или незрелых механизмах (Vaillant, 1992; R. Е. Abraham, 1997). Как подчеркивалось ранее, биологическая предрасположенность и факторы внешней среды комплексно взаимодействуют с формированием личности, с приобретением специфического, постоянного стиля совладания, а также с функционированием хорошо интегрированной и адаптивной защитной системой. Для каждого отдельного случая возникающего (внутреннего или внешнего) конфликта личность может использовать один или несколько защитных механизмов, копингов или их комбинации. В повседневной жизни люди способны применяют различные методы решения проблем. Кто-то с адекватными навыками совладания использует свое умение справляться с трудностями наряду с различными поведенческими альтернативами, которые он выработал. Когнитивные способности личности и культурная среда станут основой для арсенала копинга. То, как (изобретательно) человек решает проблемы, будет зависеть от структурной природы его психической стадии развития. Вместе совладеющее поведение не гарантирует успеха, как и защитные механизмы. Они могут быть (резко) неудовлетворительными или не достигать цели. Результат зависит от правильного «соответствия» между ситуацией и ресурсами (индивидуальный потенциал/ресурсы и изобретательность). Эффективность навыков поведения личности в критической обстановке тесно связана с социально-психологической «моделью обучения», в которой человек воспитывался. Стиль копинга и способ обработки и отображения аффекта являются результатом длительного процесса обучения, во время которого родители или другие осуществляющие первичный уход лица, а затем и группа сверстников функционировали как модели для подражания.
4.4. Привязанность
Привязанность возвращает нас к первичной «группе поддержки» личности: семья, родительская либо опекунская экосистема, к которой привязан ребенок. Привязанность — это эмоциональная связь между людьми или душевная близость. Безопасная привязанность или позитивная связь между ребенком и (защищающим) взрослым — это аффективная связь, в которой один человек воспринимает другого как защитную и безопасную фигуру (объект). Безопасная связь существует, если по человеку в его отсутствие можно грустить, когда один может поддержать и утешить другого во времена стресса и опасности. Этого удается достичь при нормальных обстоятельствах. Взаимное чувство уверенности и безопасности в присутствии друг друга необходимо для успешного психологического и физического развития. Дж. Боулби был убежден, что у детей есть врожденная, инстинктивная склонность привязываться к тем, кто обеспечивает им уход (Bowlby, 1998). Такие первичные паттерны привязанности формируют основу для вступления в дальнейшие социальные отношения. Когда мать (или другой обеспечивающий уход человек) доступна, нейробиологический субстрат в орбитофронтальной коре активируется, так что ребенок развивает способность вступать в аффективные отношения в большом масштабе. Обычно младенцы формируют свои первые привязанности к родителю (родителям) между пятым и девятым месяцами жизни. За исключением случаев, когда младенцы воспитываются в стрессовой и ненормальной (негативной/ небезопасной) среде, большинство детей восприимчиво вступают в первичные аффективные отношения. Хорошим показателем установления чувства доверия и безопасности у маленького ребенка является уровень заботы матери, то есть качество взаимодействия родителя и ребенка. Степень чувствительности и отзывчивости родителя (родителей) обычно рассматривается как наиболее важный фактор, определяющий развитие безопасных отношений с данным родителем (родителями). Другие изученные параметры — это эмпатические способности матери: чувствительность, немедленная реакция, когда ребенок испытывает беспокойство или стресс, легкая стимуляция, не слишком навязчивая синхронность взаимодействия, теплота, вовлеченность и отзывчивость. Эмпирические исследования подтверждают, что даже в группах риска повышенная чувствительность матери по отношению к своему ребенку приводит к формированию более выраженной безопасной привязанности детей. Эти параметры идентичны и для случаев, когда уход за ребенком осуществляется отцом.
Паттерны привязанности формируются как результат раннего детского опыта общения с родителями или опекунами. Они возникают благодаря отзывчивости, теплому участию и, в частности, близости и доступности родителей, когда ребенок испытывает потребность в них. Безопасные и эмоционально близкие родители способствуют внутреннему равновесию ребенка, которое необходимо для его нормативного развития. В такой динамической, полной взаимности системе ребенок формирует интернализованные представления о родителях, преобразует их, а затем привязывает к сознательной (ментальной) «рабочей модели», которая влияет на его эмоциональное восприятие, когнитивный стиль, способность к рефлексии, связность мышления и функции памяти. Внутренние «рабочие модели» или «представления» остаются относительно стабильными в течение всей жизни человека. От людей с безопасной привязанностью, выросших в теплой, организованной и доверительной среде, ожидается развитие адекватных навыков взаимоотношений, умение управлять напряжением и эмоциями, а также (само)уверенность в собственной компетентности. Подобные позитивные переживания способствуют утверждению автономного Я. Обретение уверенности посредством опыта здоровых детско-родительских отношений дает ребенку власть (автономию) над самим собой, что приводит к ощущению метакогнитивной компетентности. Это означает что ребенок осознает себя находящимся в безопасности, способным действовать в окружающем мире; что он может придать смысл своему собственному поведению, идеям и желаниям; что он может понимать других, взаимодействуя с ними, и может обмениваться идеями, озвучивать потребности и желания, и претворять их в открытое поведение. Такой взаимный социальный обмен с обеспечивающими уход людьми гарантирует положительную интеграцию в общество, что приведет к росту и развитию социальных чувств, а также позволит выработать способность к сопереживанию. В значительной степени наличие способности к эмпатии и рефлексии является результатом того, что человек обладает опытом надежной привязанности. Исследования П. Фонаги в области способности к рефлексии показывают, что рефлексивное функционирование также может быть оберегающим фактором (Fonagy, 2001). Даже при наличии негативного опыта в юном возрасте взрослый с такой способностью вполне может развить автономное представление о привязанности, а впоследствии передать эту приобретенное ощущение безопасности в отношениях своему ребенку. В терминах теории объектных отношений можно сказать, что дети с ненадежной привязанностью не в состоянии понять собственные интернализованные объектные представления, так что символическое понимание себя и других остается ограниченным. Пока эта способность недостаточно развита, маленькие дети особенно уязвимы к потенциально негативным и непоследовательным методам воспитания, реализуемым их попечителями. Отсутствие способностей к обобщению и атрибуции мешает им выйти за пределы конкретной, наглядной реальности. Фонаги называет это «ментализацией», и она позволяет объяснить поведение других (и собственное поведение), давая (хорошую) оценку лежащего в основе когнитивного и эмоционального состояния (состояний). Ребенок способен объяснить, что поведение отвергающей или эмоционально недоступной матери связано с ее депрессивным или эмоционально нестабильным состоянием (атрибуция), а не с тем, что он плохой мальчик. Такая способность защитит его от (нарциссической) боли. Способность к рефлексии имеет решающее значение особенно в случаях жестокого обращения и травмы, поскольку она учит жертву различать себя и преступника. Когда ребенок не может поставить себя вне системы убеждений и мышления другого, он думает, что он виноват в (сексуальном) насилии, что он плохой, что он заслуживает наказания, и что все происходящее с ним «нормально», потому что мать или отец всегда знают лучше. Затем ребенок «поглощается» системой отрицания, негативного мышления, убеждения и поведения своего родителя (родителей), что может иметь серьезные отрицательные последствия для его развития. Фонаги продемонстрировал, что способность к символизации и рефлексии передается трансгенерационно. Родители с хорошей или отличной рефлексивной способностью с большой вероятностью передадут эту способность своим детям. Такие родители способны наблюдать за психическим функционированием своего ребенка, понимать его и прогнозировать его потребности. Они облегчают взаимодействие и опосредованно участвуют в формировании чувства безопасной привязанности у детей. В этой (рефлексивной) интерсубъективности мать и ребенок сталкиваются друг с другом, и у ребенка формируется образ самого себя таким, каким его видит мать. Что видит ребенок, когда смотрит в глаза (лицо) своей матери? Обычно мать смотрит на него с симпатией, а он воспринимается ее теплые чувства по отношению к себе. Но что же происходит, если мать отражает только свое личное, настроение или, что еще более важно, собственную непреклонность и защитные механизмы? Ребенок не может видеть себя отраженным и поэтому не может обнаружить себя. Воспринимаемый объект в этом случае — это просто лицо матери, в то время как его собственное Я отсутствует. В большинстве же случаев в ребенок узнает от матери и отца, что он тот, у кого есть желания и стремления, и что он может просто быть тем, кто он есть. Из этого опыта ребенок создает и усваивает репрезентации объектов[19], и, как правило, этот процесс приводит к появлению устойчивого автономного Я. В литературе существует единодушное мнение о том, что при наличии хорошего «контейнирования» и интернализации, когда отношения имеют позитивный эмоциональный оттенок, ребенок обретает свою идентичность.
ebooksa