Неподвижная земля

— Мы друзья! — азартно ответил он. — Мы с тнеями — «куда́». Знаете — «куда» что такое? Сватались друг за друга… У меня жена из тнеев…

— Нет, из какого вы все-таки рода? — настаивал теперь я.

Он вынужден был назвать, и я несколько театрально, должно быть, развел руками:

— Ну-у… Тогда все понятно, и никаких вопросов у меня больше нет!

Разговор в таком тоне прервался. Слушатели сдержанно, но достаточно определенно что-то сказали ему по-казахски. Очевидно, что не надо обострять отношений с приезжим человеком, он пишет о прошлом этих мест, о прошлом казахов, надо ему помочь, он же гость Абдымурата… И он сам, кажется, тоже понял, на сколько перехватил через край в своем категорическом утверждении: рассказы о таких, как Кульдур, позорят советскую литературу. На это я, правда, еще успел ему коротко ответить, что не надо меня пугать формулировками.

Потом Бейсен проводил меня к Абдымурату — в один из новых, желтоватого ракушечника, домов, которыми сегодня уставлен Новый Узень. Время было около одиннадцати, но Абдымурат только что поднялся: накануне вечером ездил в гости, домой вернулся почти в четыре… За чаем мы вели предварительный разговор, и тут выяснилось, что лучше побывать не в Аксу, у Кожабая, а в Сенеке, где живет Маден, тоже дядя Абдымурата, один из пяти сыновей Тегисбая.

Я хотел бы ехать хоть сейчас, но Абдымурат попросил разрешения перенести поездку на завтра. Он еще накануне нанял три грузовика и направил их в Ералиево, чтобы они перевезли поближе к городу кого-то из его родни — скотоводов, а то шубата в доме нет, айрана нет… Когда же родня переедет, все будет. Встречать их он должен ночью, а утром — поедем, пожалуйста, он готов…

Утром, как это ни странно, мы выбрались почти вовремя — в девять, — а договаривались на восемь. Задержка вышла из-за ночной встречи Абдымурата. Одна машина поломалась в дороге, пришлось посылать за ней другую.

Мой строгий вчерашний собеседник постарался — он раздобыл автобус «ГАЗ-51», автобус набился почти полным. Много было женщин с детьми. Рабочие-казахи в Новом Узене связаны родственными отношениями с жителями окрестных колодцев, в том числе и Сенека, где находится совхозная ферма.

Мой строгий вчерашний собеседник был сегодня совсем другим — он улыбался и шутил, он пригласил меня в автобус, но я остался в «УАЗе» с Зиной, и мы поехали следом за ними. Дорога вела через Старый Узень — и я вспомнил Газиза Абдыразакова… Только заезжать к нему на этот раз у меня не было времени, и я мысленно пожелал ему удачи на новой скважине, которую он должен был забурить.

Пейзажи были типичные для Южного Мангышлака — каменистые, голые горы, а местами — коварный сыпучий песок. Но пока все обходилось благополучно, застрять ни разу не пришлось. Мы с ходу преодолевали перевалы и спускались в долины, и обстановка вокруг была суровая и торжественная. И не чувствовалось присутствия человека. Позади остались нефтяные промыслы и асфальтовые дороги. Была пустыня, какой ее в свое время знали Кулекен и Кемилхан и все здешние старики.

В связи с разговором, происшедшим накануне, я снова думал о Кулекене. Я был совершенно уверен в том, в чем был уверен и раньше: в стародавние годы здесь были свои понятия об удальстве, о чести, и нельзя с сегодняшними мерками свысока судить людей и события того времени.

Про Кулекена — в числе других — передают такую историю. Он как-то раз по своему обыкновению охотился в песках, а его юрта стояла в Кургузулле, это южный берег залива Кара-Богаз-Гол. В ноябре это было или в декабре — снег уже лежал и почти не таял днем, такая выдалась в тот год зима.

Там, в песках, ему и встретились три казаха из рода олжашы, на верблюдах. Они гнали в Красноводск баранов на продажу. Остановились, поговорили. Олжашы жаловались, что очень устали, приходится зорко охранять отару. Их предупреждали: в этих краях зимует один тней — Кульдур по имени. Он может неожиданно и незаметно подобраться и угнать овец… «Я о нем слышал, — сказал Кулекен. — Кто же тут у нас не слышал о Кульдуре. Но говорят, он куда-то откочевал». Олжашы у него спросили: «А ты сам откуда? Где твоя юрта?» — «Там», — махнул Кулекен рукой в сторону, противоположную Кургузуллу.

На этом они расстались. Но далеко ли уйдет отара за полдня? К вечеру Кулекен обмотал копыта своего коня обрезками кошмы и, когда стемнело, нагнал олжашы: очень ему приглянулся молодой бура — двугорбый верблюд. Кто умеет приготовить это мясо, знает, что оно не хуже бараньего. Как уж ему удалось — неизвестно, но буру он увел к себе в Кургузулл. Зарезал его, шкуру спрятал, а мясо сварил.

Под утро олжашы хватились и по следам дошли до Кургузулла. Они даже не подозревали, что их ведут следы вчерашнего всадника. Ведь его юрта стоит в другой стороне, он сам говорил об этом. И они были немало удивлены, когда из юрты им навстречу вышел он и, топорща рыжие усы, спросил: «А вы что потеряли здесь?» — «Так Кульдур — это ты?!» — «Да, это я Кульдур». — «Ты верблюда у нас увел?» — «Вы же спали… Огонь в костре даже не поддерживали. Откуда знаете, кто увел верблюда?» — «Его след нам об этом сказал». — «У следа и спрашивайте. Да, я Кульдур. Когда я рядом, крепко спать нельзя… Кроме следов, от вашего буры ничего не осталось».

Так — слово за слово — началась драка, но тут из юрты вышли и разняли их два кульдуровских друга. Олжашы уже решили, что придется возвращаться с пустыми руками, но чем-то они Кулекену понравились, и он сказал: «Да, вашего верблюда я увел, пока вы спали. Вот коня возьмите взамен, чтобы не было обиды».

И отдал одного из своих коней, и угостил сваренным мясом их же верблюда. (Кстати, решительный противник хотя бы краткого жизнеописания Кульдура принадлежал к племени, состоявшему в близком родстве с олжашы).

Все это произошло лет шестьдесят с лишним назад, но история сохранилась, и ее непременно рассказывают, когда кто-нибудь вспоминает о Кулекене.

Расскажут и другое, если расспрашивать…