— Водку небось лопаете.
— Кто как. — Виктор развязал саквояж, достал бутылочку коньяку. Василий покачал головой:
— Удивляешь брата. Мы такую не потребляем, клопами, говорят, пахнет. Мы уж водочки по стопке за встречу. Давай, мать.
…Сидели у костра, прислушивались к клокотанию ухи в котелке, к фыканью разволнованного чайника. Сидели так, словно поджидали кого. И хотя не было слышно Трофимовой тальянки, Виктору казалось, что она вот-вот приблизится снова, такая же грустная, какая запомнилась с детства и вспоминалась в городе, какую любил отец.
И потом он долго не мог уснуть. Думал о матери, об отце. Все время в этих мыслях рядом с ними оказывалась Настенька. Представлял их празднично одетыми, идущими встречать его по солнечной деревенской улице. Где-то все играла, играла тихонько печальная тальянка.
Пошумливали заречные березняки, а еще дальше перекликались петухи.
Разбудили птицы. Виктор протянул руку и почувствовал, как в ладонь упала капля росы. Повернулся, совсем близко увидел пучок земляники — кто-то для него приготовил. Может быть, Настя? Но в кустах шептались мальчишки. Встал, чтобы их увидеть, а они исчезли, радостно выкрикивая вдалеке: «Приехали! Ура! Приехали!»
В низине тараторили телеги, ржали кони, звякали косы. Эхо раскатывало эти звуки по гулкому сосняку. Виктор выбежал на берег, смотрел, как переправляются вброд деревенские, но Насти среди них не выглядел. Женщины, высоко подобрав юбки, переходили по быстрому перекату, айкали и взмахивали свободными руками. Мужчины, не вылезая из телег, понукали припадающих к воде лошадей, подшучивали над женщинами.
Передняя подвода шустро вкатила на берег и затормозила. Трофим резко натянул вожжи, осаживая коня:
— Никак Виталей заявился. — Он склонил голову набок, по-птичьи пригляделся и соскользнул с искосины, тяжело переставляя деревянный протез, сделал несколько шагов. — Приехал все-таки. А я уж думал, возгордился парень совсем. Ждал Василий Степаныч. И прошлое лето поджидал.
Женщины лишь коротко взглядывали, проходили мимо. Каждую из них Виктор узнавал, но неужели они не узнавали его? Неужели он сильно изменился? Они все остались такими же, хотя прошли годы. Вроде и не состарились.
— Поглядела бы мать, — тихо сказали в толпе. — Вишь, какой сокол вымахал. Была бы жива — и парень около дому прививаться стал.
Подошел Василий, порадовался:
— Ну, наехало работников. Сегодня постогуем, значит. С утречка сколь покосим, пока роса сходит, а там начнем сгребать кошенину.
— Так и будем. Давай-ка бригадир братцу косу позамашистее, спину хоть разомнет, — предложил Трофим, с легкой улыбкой глядя на Виктора. — Вон там, в овраге, где вчера начали, все равно я на своей стрекоталке там не возьму, — говорил он про конную косилку.
И вот уже, отвечая на шутки шутками, идет Виктор закашиваться вслед за братом. С первого взмаху ощутил понятность и плавность движений, почувствовал легкость в теле и радость в душе. Поодаль стояли женщины и, кажется, расхваливали его: ловко выкруживает косой, не забыл деревенскую работу, и статен-то, и красив, и на отца больно похож. Он косил и понимал, что в душе тает тяжесть последних дней. Встреча с земляками представлялась ему самой трудной. Ну как в глаза людям смотреть после того, как столько времени не заявлялся, будто пропал: был известный всем человек, с пеленок его знали, а он просто исчез, даже брату писал очень редко.
— Выше голову, — скомандовал брат. — Коси без наклона, даже с откидкой назад. Косье не перехряпни только, больше свободы косе, чтобы не гудела она от натуги, а вжикала. Не осрамись перед молодухами, вон они набежали.
И тут над оврагом раздался хохот. Рослая пышнощекая Любка Петухова, бывшая одноклассница, крикнула:
— Дядя Вася, ты долгожданного братика своего на тренировку в овраг запрятал, от людей подальше, чтоб не сглазили такую ягодку-конфетину. А ну, девки, айда сюда новенького обкашивать, пусть узнает наших.
И подбежала, крепко обняла Виктора: