– Ну, – сказал Райделл, – если в вашем имени есть буквы «Ф. К.», что-то вы слишком уж расстарались.
Последовала пауза; Райделлу оставалось лишь глядеть на мертвое пустое помещение, изображенное, а может, воспроизведенное на экране. Он ожидал, что там сейчас что-нибудь произойдет; возможно, весь смысл и был в том, что ничего не происходило.
– Вам следует как можно серьезнее отнестись к полученной информации, мистер Райделл.
– Я серьезен, как раковая опухоль, – ответил Райделл. – Валяйте.
– Используйте банкомат в «Счастливом драконе», у входа на мост. Потом предъявите свое удостоверение в терминале «Глоб-экс» у заднего выхода из магазина.
– Зачем?
– Там для вас кое-что припасено.
– Тун, – сказал Райделл, – это вы?
Но ответа он не услышал. Экран пропал, а коридор вернулся в прежнее состояние.
Райделл решительно выдернул арендованный кабель из бразильских очков.
Поморгал.
Кафешка около Юнион-сквер, с интернет-деками и цветами в горшках. Утренняя офисная толпа уже начала выстраиваться за сэндвичами.
Он встал, сложил очки, сунул их во внутренний карман куртки и подхватил с пола сумку.
19
Промежуточные места
Шеветта движется мимо бесцветного пламени костра, что развел торговец каштанами, серый порошок древесного угля спекается в перевернутом V-образном капоте двигателя какой-то древней машины.
Она видит иное пламя, горящее в памяти: сияние кокса в кузнечном горне, который работает на выхлопе пылесоса. Старик-кузнец стоит рядом с ней и держит в руке приводную цепь какого-то допотопного мотоцикла, тщательно свернутую в компактную массу и закрепленную ржавой проволокой. Держит, чтобы взять щипцами и сунуть в плавильный горн. И чтобы в конце концов отковать из нее, добела раскаленной, странно-зернистое лезвие дамасского кинжала на новый лад, призраки звеньев становятся явственно видны, когда клинок откован, закален, выправлен и отполирован на точильном круге.
Куда же делся тот клинок, размышляет она.
Она наблюдала, как мастер искусно вытачивает и тушит, будто мясо, медную рукоять, склепывает ламинированные печатные платы и придает им нужную форму шлифовальным ремнем. Жесткая, ломкая на вид плата, слоистая ткань, попавшая, как насекомое, в ловушку фенольной смолы, на мосту была буквально повсюду – единая валюта мусорных ям. Каждая плата – как карта с тусклым металлическим узором, похожим на сетку городских улиц. Когда их приносили мусорщики, платы были усеяны мелкими деталями, которые с легкостью снимала горелка, плавя серый припой. Компоненты отпадали, и получались обожженные зеленые пластины с утонувшими в них станиолевыми картами воображаемых городов, останками второй эры электроники. Скиннер говорил ей, что эти доски вечны и инертны, как камень, что их не берут ни влажность, ни ультрафиолет, никакие другие силы распада; что им суждено заполонить всю планету, а поэтому стоит их использовать снова, вплетать, по возможности, в ткань других вещей, если хочешь построить что-нибудь долговечное.
Сейчас ей нужно побыть одной, поэтому она бросила Тессу на нижнем ярусе, пусть собирает материал со своей «Маленькой Игрушкой Бога». Шеветта не хочет слышать ни слова о том, что фильм Тессы должен быть более личностным, связанным с ней, с Шеветтой, а Тесса, похоже, не способна заткнуться или же смириться с отказом. Шеветта вспоминает Банни Малатесту – диспетчера в ее бытность курьером, вспоминает его коронную реплику: «Какой слог в слове „нет“ до тебя не доходит?» Но Банни умел выдавать подобные фразы, словно грозная сила природы, а Шеветта знает, что ее на такое не хватит, – куда ей до Банни с его напором, его весомостью.