Значится в «Книжной летописи» за 12–20 июля 1907. МКДП 14 июля наложил на брошюру арест, сделал распоряжение об изъятии её из обращения до суда (17 июля инспектору книгопечатания и книжной торговли не удалось арестовать тираж в типографии, поскольку тремя днями ранее он был полностью передан Свенцицкому) и 18 июля просил прокурора МСП возбудить против автора судебное преследование по ст. 128 и пп. 2 и 6 ст. 129 УУ и по ст. 281 «Уложения о наказаниях». Цензор А. И. Генуа счёл, что Свенцицкий «показывает себя человеком глубоко религиозным – что, однако, придаёт особо опасное значение брошюре – автор во имя Христа проповедывает социализм». С этим не согласился прокурор МСП и 17 августа предложил не возбуждать уголовное преследование против лиц, составивших и напечатавших брошюру, и арест её отменить. И хотя 3 августа московский генерал-губернатор оставил арест в силе, МСП 4 сентября утвердила предложение (ЦИАМ. Ф. 16, оп. 597, д. 53; Ф. 31, оп. 3, д. 816; Ф. 131, оп. 71, д. 2472).
«Письма на современные темы, написаны идейно, горячо, местами патетически, и каждому из адресатов указывается в них средство излечения от обдержащей его болезни», – отметил Ар. Л—в в сочувственной рецензии и, выявляя самые яркие места книги, дал развёрнутое резюме целительных советов (Церковный вестник. 1908. № 6. С. 177–178).
Чистым сердцем откликнулась умудрённая опытом подвижница, игуменья Екатерина (Ответ на письмо Свенцицкого самому себе // Христианин. 1907. № 10. С. 385–389). «Просвещённая и тонко культурная» (архим. Киприан (Керн)) графиня Евгения Борисовна Ефимовская (1850–1925) в юности была близко знакома с семьёй Аксаковых, училась у С. А. Рачинского; в 1885 по благословению прп. Амвросия Оптинского создала православное сестричество в с. Лесна, открыла при нём школу-приют, больницу, богадельню, иконописную мастерскую. Приняв постриг, стала игуменьей Леснинского Свято-Богородицкого монастыря – духовного центра Западного края России. Переписывалась с В. Соловьёвым в 1892 и св. прав. Иоанном Кронштадтским, под покровительством которого в 1897–1907 расцветала обитель. Матушка твёрдо верила: «Надо не только спасаться от мира, но и спасать этот мир». Преодолению кризиса иночества посвящена её статья «Монастырь и христианский аскетизм» (Христианин. 1908. № 6): «Почему же не поступают в монастырь образованные люди? Потому, что им делать там нечего. Так думает общество, так, к сожалению, пока есть на самом деле. Мёртвая рутина, давящая и гнетущая своей бессмыслицей, – вот то впечатление, какое выносит образованный человек из опыта монастырской жизни. Мёртвая буква заменила живой христианский дух. О любви христианской нет и воспоминания». Поскольку возможно, что её ответ повлиял на становление идеи монастыря в миру (во всяком случае, оказался созвучен с мирочувствием Свенцицкого), текст приводится целиком.
«О Христе чадо, пишущий самому себе и посылающий себя в пустыню, что искать идёшь ты туда? “Бога, – ответишь ты, – радости о Господе, единой неизменной, истинной радости и совершенства”. Ты хочешь отказаться от преходящих земных радостей мира, чтобы обрести эти высшие вожделенные радости. Так погоди. Не для тебя пустыня и затвор. Не дадут они тебе того, чего ты ищешь. Ты говоришь самому себе: “Тебе жаль бросить мир, который ты любишь. У тебя есть земные привязанности”. Так не бросай мира и люби, если не греховна любовь твоя. Ты забыл слова Христа: “Милости хочу, а не жертвы”. Твои страдания не нужны Богу. Не думаешь ли ты, что святые, подобно факирам, стремились подвигами умерщвления плоти обрести блаженство в созерцании Божества? Увы, те, кто уходили в пещеру с такими побуждениями, выходили из неё разбитые душою и телом, если не помешанные:[125] ибо во имя Христа искали
Ты, как и всякий, знаешь различие между грехом и не грехом. Говоря о земных привязанностях, ты, конечно, говоришь не о похоти греховной. Неугоден Богу только грех, как источник страдания. Если человек чисто и свято любит и станет мужем любимой женщины – не грешит, и его любовь, и верность, и неразлучные с земною любовью страдания вменятся ему в праведность.
Как смеешь ты говорить, что “служение ближнему” есть мёртвое слово. Это слово Самого Христа и есть источник жизни. Только в сфере этого служения и возможна борьба с самим собою, своими греховными страстями, преодоление своего узкого эгоизма, самолюбия, “барства” и всех упоминаемых тобою страстей и пороков.
Ты говоришь, что молился, и плакал, и морил себя голодом, и истязал свое тело, и – снова падал. Оттого и падал, что всё это делал
Но, скажешь ты, шли же возлюбившие Бога в пустыню и затвор и выходили оттуда великими светильниками миру. Да, шли. Тысячи шли, а выходили единицы. Увы, как редки были они, и как далеки мы от них. То были избранные сосуды благодати, носящие в сердцах своих такую пучину любви и страдания, какую мы не в силах вместить. Их приобщил Господь божественной любви Своей. Ужасна эта любовь для бренного человеческого сердца. Это – огнь палящий. Это – тот раскалённый уголь, который вложил Серафим в грудь пророка. Несчастный! Сколько раз в приступе нестерпимой муки бьётся он о сырую землю головой и как апостол Пётр взывает к Богу: “Изыди от мене, Господи, я человек грешный”. К тебе в часы покаяния приходит воскресший Христос Искупитель, чтобы утешить тебя, – кроткий, радостный. К нему приходит Он в венце терновом, Христос Гефсиманского сада и приобщает его слезам и поту кровавому.
Вдумывался ли ты когда-нибудь в Гамлета? Понял ли его, непонятого даже гением Гёте, столько веков непонятого никем? Пойди на Киевские высоты, спустись в тёмные пещеры угодников. Ты там поймёшь его. С той минуты, как добродушный, беспечный, всеми любимый, кроткий Гамлет внезапно понял сердцем (не умом – умом все понимаем) грех и страдание мира, ему опостылел этот мир и померкла вся красота его. “Это прекрасное солнце, – говорит он, – для меня тускло и не радует меня”. Забыта любовь, жизнь стала нестерпима. “Быть или не быть”, – восклицает Гамлет. “Не быть”, – говорит угодник. И он бежит в пустыню, он зарывается в пещеру подальше от людей – безумцев, от их злобы и страдания. Не радостей ищет он, а забвения. Телесными подвигами хочет он заглушить сознание греха и страдания мира, которое его преследует и там. В ушах его немолчно гудит зловещий отзвук человеческих воплей. Он голодает с голодающими. Помочь им он бессилен: он сам слаб и грешен. Молиться. Другого нет облегчения. И он молится.
Видал ли ты мать, молящуюся над страдающим ребёнком своим? Читая кровавые страницы истории, думал ли ты не только о несчастных жертвах безумия, жестокости и злобы человеческой, но и о том, что эти страдальцы имели родных, друзей, матерей, отцов. Думал ли ты о их душевных страданиях? Они хуже телесных. От этих страданий седеют волосы, от них сходят с ума, от них умирают, потому что застывает от ужаса сердце. Вот подвиг угодника, вот что несёт он в затворе. Какая тут борьба со страстями? Они молчат перед такою скорбью. Их спалит божественный огонь в истерзанном душевной мукой сердце. Тебе жаль расстаться с миром, а он хотел бы забыть его. Не отречения от мирских радостей, не добровольного лишения себя земного счастья для приобретения лучших, нетленных радостей “на лоне Авраама” ищет угодник. Разве можно назвать это отречением от самого себя? Нет. Страдать за мир, мучительно сознавать своё бессилие помочь ему и в молитве за него искать утешения – вот удел отшельника. Так чрез любовь и страдание приближаются к Творцу великие печальники мира. Они не только хотели бы умереть телесно, но, как Моисей и ап. Павел, готовы быть отлучёнными от Бога и вычеркнутыми из “книги Живота” для спасения Израиля.
Но эта вольная смерть великой силой Божией правды уже здесь, на земле, становится источником новой, бесконечной, нетленной жизни в Боге. Приходит час и под мрачным могильным сводом тёмной пещеры затворника проносится “глас хлада тонка”, в котором “Бог” (З Цар. 19), и орошает струёю благодати пылающее сердце страдальца. Открываются очи его к зрению чудес, к видению пророческому; ум познаёт великую тайну божественного домостроительства, сердце ощущает не земную радость, – венец, награду, апофеозу любви, великое дерзновение предстательства. Таков от века
Ранний вариант «Письма к духовенству» публиковался без подписи в газетах «Два пути» (1906. С. 4–7) и «Новоторжский голос» (1906. 29 октября. № 102. С. 2–3); близкий к окончательному – в журнале «Век» (1907. № 14. 8 апреля. С. 174–177). А в № 17 появился ответ на него – «Письмо В. П. Свенцицкому», очень понравившееся Эрну: «Удивительно глубоко и верно написано. Валентину будет полезно прочесть. С авторитетом написано» (
Отозвался на письмо о. Авенир Полозов (1870–1936), священник хр. Казанской иконы Божией Матери на Якиманке, кандидат богословия (закончил МДА в 1894). В статье «Обличителям духовенства» (Московские церковные ведомости. 1907. 20 мая. № 20. С. 590–598) он признавал: «Несомненно, что духовенство виновато и весьма виновато в наблюдаемом у нас упадке религиозности и нравственности. Духовенство часто не стоит на высоте своего призвания. Пастыри и даже архипастыри не всегда горят апостольской ревностью о Слове Божием на земле. Это не подлежит никакому сомнению, и отрицать это грешно. <…> Чем скорее мы поймём это, тем скорее поправимся и вылечимся от нашего духовного оцепенения». Но считал это «второстепенными недостатками» и тут же писал: «…эти пьяненькие и слабенькие сельские батюшки <…> и воспитывали и воспитывают народ». Как и у прочих критиков Свенцицкого, построения здесь внутренне противоречивы, а некоторые фразы ненамеренно подтверждают его позицию. Например, священник призывает оппонента жить в Церкви – пожить «по-нашему, т. е. по-половинчатому, а не по-апостольски», дабы понять, «что мы свои друг другу». По мнению «послушливого пастыря», Синод – «душа церковного организма» (более того, он отождествляется с Церковью), а Собор сорвёт именно интеллигенция. Причислив «истерично-больного скептика, горделивого, облекающегося в тогу вождя» к отрицающей и Церковь, и Христа, и даже Бога интеллигенции («Я вас совсем не знаю, но я это утверждаю»), на неё и обрушивает о. Авенир свой гнев, почти буквально повторяя мнение о ней Свенцицкого. Причём в число разучившейся «жить по-русски, по-православному, по-церковному» интеллигенции включено… всё столичное духовенство во главе с архипастырями, страсть к роскоши и наградам которых сочтена «вещью, совершенно неважной»: хотя и должны бы они «самою жизнью своей учить самоотвержению», но «дух Христов в них всё-таки живёт». Их и предлагает слушаться поборник смирения. Зато уверенно обвиняет Свенцицкого в совершенном незнании души народной и провозглашает: «Народ наш не сделает никакой революции, потому что он народ глубоко христианский, истинно православный». Через 10 лет слепота священника обличится, а пока, против воли автора, вышняя правда звучит в его словах о том, что этим «христианским» воспитанием народ «всецело обязан той церкви и тем пастырям церковным, которые для вас чужие, дурные, не Христовы».
На о. Константина Аггеева «письмо произвело тяжёлое впечатление, но тяжёлое в хорошем смысле слова. <…> Я слышу в письме страдающую своим обличением и
542
543 Подр. см.: Наст. изд. С. 121.
544 Подр. см.:
545 Ср. отзыв об «Исповеди» Л. Толстого: «Посмотрите, вот я каков и вот, что со мной было, причём подразумевается, что я-то и умнее всех и лучше всех. Нужды нет, что исповедующий говорит о своих грехах и ошибках; вслушайтесь в тон, каким то и другое говорится» (
546 Ср. прозрение В. Ф. Комиссаржевской: «Никогда человек не бывает так высок нравственно, как после падения, если оно совершилось вопреки его духовному я» (Новая земля. 1910. № 2. С. 14).
547 Ин. 8, 44.
ebooksa