— Не будут больше люди воевать, — повторил Петухов. — От войны им одна маета.
Харитон неожиданно рассмеялся. Ссохшаяся бороденка его затряслась, как в ознобе. Он попытался унять смех затяжками самосада, но дым вываливался клубками изо рта, из ноздрей, не приглушая стариковского смеха. Наконец Харитону удалось справиться.
— Насмешил ты меня, — певуче сказал старик.
— Это почему же? — не понял Петухов.
— А потому, что человек человеку больше всего опасен, — зло сказал Харитон. — На то между людьми и власть всегда стоит. Она потому и выдумана, чтобы свои своих не перегрызли, а на чужих бы кидались… Без войны люди истомятся от скуки, озвереют и начнут, как шалены собаки, друг друга катовать. От той лютости незаметно для себя в зверей превратятся… На свете, милок, круговорот идет: сначала звери в людей, а потом наоборот. Так мне один ученый немец сказывал. С Федькой, с племяшом, он ко мне приезжал.
— Эко ты куда завернул, — сердито сказал Петухов, обескураженный рассуждениями Харитона. — Задурил тебе, видать, тот немец голову. Люди больше о хорошем думают, а ты их в зверей готов оборотить. В книгах написано, что миллион лет люди на земле живут. По твоему разговору, так за это время они должны были себя раз сто сгрызть.
— Кабы не воевали, так сгрызли бы, — ответил Харитон. — Война им заместо сытного обеда. Налютуются в ней до отвала и несколько годов терпят, пока в середке не засвербит. Не зря в старину ишо говорили, что человек человеку — волк… Разбежаться вот людям с земли некуда. Кабы на небо им можно было махнуть, каждый человек бы своей кучкой жил и от других спасался.
— Тогда-то и взаправду бы все одичали, — сказал Петухов. — Нет, дед, народ — это главная сила на земле, и воевать он больше не допустит.
— Разве его об этом спросят? — Дед невесело выматерился. — Коли власть решит воевать, она тебя без всякого спросу хошь от жены, хошь из бани вынет, ружье в руки ткнет… Война всегда была и будет. Мертвые только от нее освобождаются, а живым деться некуда. За грехи это на людей богом от роду положено, и никуда человек от своей дороги не свернет.
— Каркаешь ты, дед, хитро, — хмуро остановил Харитона Петухов.
Он досадовал, что не может подыскать нужные слова, чтобы секануть под корень полоумную болтовню старика, видно, до крайности озлобленного войной, беспросветным страхом и старостью.
— Не по-нашему, дед, говоришь. Фашисты — те верно, воевать ловчат, а наш человек смирный. Ни злости в нем нет, ни обиды, и на чужое не зарится.
— Лес уж куда смирней, — отозвался Харитон, — а ты погляди, какая в нем война творится. Каждая живинка, хоть тварь, хоть трава, норовит других стоптать и своей жизнью вольготно пожить. Я смирнее смирного жил, никого не трогал, а сколько мне зла сотворили! Избу сожгли, старуху бомбой убили. Нет, озлобились нынешние люди хуже лютых зверей.
— Заговариваться ты стал, Харитон, — оборвала старика Василиса. — Заржавел от тоски и мелешь невесть что… Не слушай ты его, Василий. Я считаю, что могут люди войну порешить и новой больше никогда не зачинать. Простому человеку от нее беда и разор.
— Привыкнут человечишки. Немец тот мне сказывал, что привыкнут, — упорствовал старик. — Мы вот в деревне к войне притерпелись, и другие тоже привыкнут. Пальбу, бомбы замечать перестанут. Будут они для них на манер грома. А кого убьют, так будут считать, что вроде он от тифа или чахотки душу отдал. Привыкнут люди к войне, помяните мое слово. В бога не веруют…
— Не ко всему человек привыкает, — сурово сказала Василиса. — Пожарище паленым долго пахнет. Эта война скрозь головней прокатилась. Нет, люди будут теперь смотреть, чтобы кто от скудости ума огнем не забаловал. На бога тут нечего надеяться.
— На кого же тогда, Васена? — беспомощно и жалко спросил Харитон. — На кого же тогда, ежели кругом одна смерть творится?
Дед неожиданно сморщился и заплакал беззвучными мутными слезами. Он суетливо вытирал их ладонями и громко сморкался в полу рваного немецкого мундира.
— Чего ты, Харитоша? — встревожилась Василиса.
— Федора-то, племянника, порешили, — сквозь слезы сказал старик. — Позавчера в Тереховке из ружья застрелили… Покорный был парень. Тоже думал, что война, как летний дождь, его стороной обойдет. А народ порешил.