— А Модеста Куливанова?
— Шнаком.
Вот собеседник настроен, можно идти дальше.
— Какие между ними отношения?.. Что молчишь? Думаешь, не знаю, что рука руку моет?
— Ты меня отмашешь ст арешта? — перешел он на тихий шепот.
— Слово солдата. Потолкуем и расходимся. Мы ни разу не встречались и не говорили.
— Родштвенные у них отношения.
— Братья?
— Двоюродные.
— В поселке об этом знают?
— Нет.
— Модест скупает акции фабрики?
— Гребет.
— Сколько процентов уже купил?
— Не шнаю тошно, но больше тридцати.
— Что ж, картина знакомая, не успеют ваши художники глаза протереть, а фабрика утке принадлежит милому семейству. Но, надеюсь, мафия тут как тут и свой кусок постарается оторвать.
— Тьфу! — сплюнул Ребров.
— Ага, — посочувствовал я ему. — Тебя держат в охране, на черновой работе, платят мало, посылают на опасные дела. Прими мои сочувствия, но ты сам ввязался в эти игры и изначально сам виноват. Пенять не на кого. Теперь скажи, кто из ваших боевиков ездил вместе с художниками в Петербург?.. Ну, ты ездил? Говори! Кто задушил художницу Кагенину на вокзале?
— Не шнаю, кто ее шадушил. И никто не шнает иш наших. Шуб даю. А на выштавки мы не ешдим, еикго в Петербурге не был.
— Точно знаешь?