— Наша беда, Димочка. Мы ленивы и нелюбопытны. Мы сушим себя работой, забывая о том, что существуют интересные люди, интересные книги. Жаль, что ты не был на концерте Щедрина!
— Дина Владиславовна мне неинтересна, — произнес я скороговоркой, как бы мимоходом, как будто тысячу раз уже говорил об этом, хотя на самом деле даже сам от себя такого кощунства не ожидал.
З. Н. загадочно улыбнулась, она считала себя романтичной натурой, лишенной, к несчастью, каких бы то ни было, но крайне необходимых в жизни свойств практицизма, и перед своими поклонниками любила щеголять романтической загадочностью, которая, по ее мнению, с годами не тускнела.
— Не будем, Димочка, касаться Дины Владиславовны. Она моя подруга, умнейшая женщина, у нее широкий круг друзей, но не в этом дело. Собственно говоря, мы вынуждены не всегда поступать так, как нам приятно. Есть вещи объективно полезные, целесообразные. Ты сам отлично понимаешь.
Это к вопросу о практицизме. Я встал, хотел было снять с плитки чайник.
— Разреши за тобой поухаживать, — грациозным движением отвела З. Н. мою руку. — Оставим Дину Владиславовну в покое. Я только умоляю тебя не предпринимать по отношению к ней никаких демаршей. Она так симпатизирует тебе, что для нее это будет слишком больно. Рассчитываю на твою тактичность.
— Спасибо, — сказал я, не за доверие, а за чай, и подумал: крепости кажутся неприступными лишь с первого взгляда; добрых пять лет не осмеливался я приступить к штурму, Д. В. была кумиром, а стоило горнисту протрубить атаку — и крепость повержена, выброшен белый флаг. Нужно уметь, подумал я, нужно знать мою тещу: декорум, полутона, интеллигентные манеры. До женитьбы я был неукротим, и не существовало для З. Н. лести приятней, чем признать, что она обуздала меня. Я это неустанно признавал и неустанно подчеркивал. Вот уж и не снилось мне в мятежной юности, что стану когда-нибудь дипломатом.
— Оставим Дину в покое, — повторила З. Н., присаживаясь к кухонному столику, пробуя пальцем клеенку, прежде чем положить локоть. — Меня беспокоит другое. Вы с Линочкой совсем перестали бывать на людях.
Обвинение было серьезное, но, какая бы кара мне ни грозила, запираться я не собирался.
— Текучка заедает! — вздохнул.
— А кого она милует? Ты думаешь, в науке нет текучки? Надо как-то устраиваться. Как-то себя регламентировать. А как же! — В знак несогласия со мной 3. Н. подняла свои дугообразные брови, но, спохватившись, видимо, что это преждевременно, тотчас же придала своему лицу лояльное, то есть загадочное, выражение. — Надо, дети мои, время от времени выползать из берлоги. Показываться. Быть на глазах.
— Кому показываться? — притворился я дурачком.
— Ах, Димочка! — снисходительно тряхнула она головой. — Не разыгрывай меня. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
Предположим. Но мне хотелось бы знать, как она это обоснует. Чисто теоретически — как и чем. Философски. У нее вообще был философский уклон, и однажды она даже публично, в газетной статье, заявила, что именно знание философии помогает ей добиваться высоких экспериментальных результатов.
— Должен вам признаться, — сказал я, — что понимаю не совсем. Иногда мне кажется, что мы с Линой играем в плохую игру.
Загадочность на лице З. Н. сменилась озабоченностью; она жаждала за ручку вывести меня из той полосы нравственного невежества, в которую я так внезапно попал.
— Не называй это игрой, — сказала сна наставительно. — Это жизнь.
— Фальшивая, — сказал я.
Она была сотрудницей НИИ, но прежде преподавала, и педагог в ней не умер. Боже мой, назвать нашу с Линкой жизнь фальшивой и не вызвать этим самым бурю негодования — невероятно! Она была умна и не могла в душе не согласиться со мной, но как педагог не считала возможным открыто соглашаться.
— Ты заблуждаешься, — сказала она рассудительным тоном спорщика, который не намерен злоупотреблять своим авторитетом. — Это даже не максимализм, а самобичевание. Вы с Линочкой выполняете свой гражданский долг. Этим все сказано. Во имя чего? Сказано тоже.
ebooksa