Последняя инстанция

— Без вас, что ли?

Его упорство в общем-то объяснимо. Если, конечно, сказал Кузьминичне правду. Он кивает на протокол:

— Подтверждаю.

Есть еще и такая уловка: подтверждать все, что всплыло на поверхность, — и отрицать, что лежит до поры на дне. Но я твержу: нет, не ловчила. Нет и нет.

Было, стало быть, так: приперся некто, девятнадцатого декабря, между восьмью и девятью (вот откуда памятливость! — а я что говорил?) и вышла ссора: старые счеты; не пили, ни-ни! — счеты по личному, сугубо, это касается двоих, да еще касается и третьего, скажем для точности: третьей; достаточно для протокола?

Достаточно. Записываю.

— Ну и слово за слово, — говорит.

— Он вас, а потом вы — его?

— Нет, — говорит. — Я его.

— Нож не фигурировал? Или что-нибудь вроде?

Олимпийское спокойствие. Не верится даже, что такого можно вывести из себя.

— Не держу, — отвечает. — С дипломом я. Окончил курс наук.

— Ну вот, — говорю. — С дипломом. И с характером. С выдержкой. Как же это вас угораздило? Кулак — не аргумент.

— В тихом болоте, — отвечает. — Да. Угораздило. Допекло.

— Чем можете доказать, что это была кровь?

Вопрос парадоксальный — последняя попытка расшевелить его и, если хотите, вывести из себя.

Смеется. Расшевелил-таки — и то слава богу.

— Шутка? — спрашивает.

— Шутка, — тоже смеюсь. — Но в каждой шутке… — У него привычка не договаривать, и я как бы перенимаю ее. — Некто — это кто-то? Или никто?

Опять он суров — гладкий, отшлифованный камень.