Последняя инстанция

Лешкина сигарета перечеркнула и этот мой тезис.

— Он придет к тебе на квартиру, — сказал Лешка и ткнул в меня сигаретой. — По вызову. Чинить телевизор. Из ателье номер три, которое обслуживает твой район.

— Ты уверен, что у меня есть телевизор? — спросил я.

— По состоянию на вчерашнее число, — сказал Лешка, — он у тебя был.

До сих пор мне не приходилось участвовать в любительских спектаклях; ну что ж — вступлю и на эту стезю. Мой «Электрон», которому от роду всего два года, следует, как я понимаю, вывести из строя? Теща будет в восторге. И разве угадаешь, когда пожалует мастер и тот ли пожалует, который нужен?

— Послезавтра между девятнадцатью и двадцатью. Годится? Остальное, — сказал Лешка, — моя забота.

Фигурально выражаясь, мы ударили по рукам, встали, спустились по лестнице — прямо во двор. Ветрено было, я никак не мог прикурить, Лешка сделал это мастерски.

— Значит, послезавтра, — сказал он, укрыв горящую спичку в ладонях. — Будь готов. Как пионер.

Он пошел к проходной, а я назад — в цеха. Да, подумал я, сваты теперь не котируются: кибернетика, но пока еще не в ее мы власти, пускай люди своим умом живут, сами решают. И без меня у них там, видать, слажено, а мне остается быть верной опорой для беззащитных старушек.

7

Завидую умельцам, скоростникам и многостаночникам: есть следователи, которые так поднаторели в этом, что средней сложности обвинительное заключение — подготовленное, разумеется, — настрочат вам в один присест.

А у меня — по универмагу — следствие закончено, документация отработана, описательная часть — в голове, но ложится на бумагу с таким чудовищным скрипом, что кажется, за стенкой слышно. До нашего генерала, начальника управления, доносится. Сижу мусолю, к резолютивной части никак не подберусь.

А тут еще Мосьяков перед глазами: как он морщился, когда читал протокол. Стиль! У меня теперь просто беда с этим: напишу фразу и мучаюсь. Не так! Нескладно!

И отвлекаюсь не по мелочам, но все равно это помеха. Мотор работает с перебоями Раскрываю папку, которая мне сейчас ни к чему. Закрой, говорю, всему свое время. Пиши. Не пишется.

Вот гляну только на схемку, понаставлю крестиков. Схемка подсобная, черновая: дом номер десять по Энергетической, четыре подъезда, полсотни квартир. Крестиками отмечены те квартиры, которые вне подозрений. От крестиков пестро.

Это не к спеху, но я перечеркиваю двадцать седьмую квартиру и тридцатую: грузчик транспортной конторы с семьей и слесарь соседнего домоуправления. Один уже был судим за хулиганство, другой угрожал соседям. Оба пьющие. Но у того и другого — алиби, в тот вечер отсутствовали. Доказано бесспорно.

Остаются: квартира сорок третья — той самой Иванчихиной, которая сбежала в Ригу, и шестнадцатая — главный козырь Бурлаки. Сперва он козырял беглянкой, а теперь предполагает, что она, справляясь о раненом, лишь выполняла поручение Подгородецкого. Если бражничали, то только у него, во втором подъезде: квартира однокомнатная, изолированная, но связь Иванчихиной с ним пока не подтверждается. И не подтверждается, что кто-нибудь вообще в тот вечер бражничал в том доме, — нету таких свидетельств. Тихо было — вот загвоздка.

Прячу схемку, беру чистый лист. Боже мой, в голове так логично укладывается, так последовательно, а на бумаге сумбур. Опять отвлекаюсь.

Был Бурлака в аэропорту — никаких следов. Автовокзал и железнодорожный тоже вроде прочесаны. Можно так прочесать, а можно этак. Можно на совесть, а можно для очистки совести. Но чего же, собственно, я хочу от Бурлаки? Почему пассажир, который теперь уже мертв, непременно должен был попасться кому-то на глаза? Да и пассажир ли он? Если пассажир все-таки, то когда приехал? В тот же вечер, в тот же день или значительно раньше? Все эти вопросы задавал себе и Бурлака. Рейс по городским гостиницам оказался безуспешным. Две квартиры у меня на уме: сорок третья и шестнадцатая.

Но Подгородецкий — это слишком надуманно. Версия, высосанная из пальца. Вместо того чтобы сосредоточиться на универмаге, вновь мусолю эту версию.