Григорьев принялся излагать соображения, которыми следовало руководствоваться: литейным машинам понадобится три или четыре тысячи тонн стали в год, не ждать же модернизации этого завода. Надо в год решить проблему с литейными машинами. Нужен другой вновь строящийся завод. Довольно полумер!
Меркулов слушал с возраставшим изумлением: пружина развернулась с такой силой, что, пожалуй, конструкторам не удержаться на своей позиции — внедрить одну машину. Видимо, все уже согласовано во всех инстанциях и теперь Григорьева ничто не удержит.
Меркулов пытался обнаружить в лице Григорьева хоть что-то похожее на торжество. Нет! Григорьев смотрел на него своим «скучным» взглядом, не дававшим повода ни для выражения восторгов, ни для похвал дипломатическому таланту. Взгляд его, казалось, говорил: «Это, брат, дело, и его надо выполнять с трезвой головой и будничной энергией…»
И тотчас горькое чувство овладело Меркуловым: нет, ему никогда не удастся работать так, как Григорьев, охватывая мыслью сложнейшие проблемы. Дело Меркулова — это все-таки завод, производство. И чем скорее он уйдет на завод, тем лучше будет для всех.
— Борис Борисович, ответьте мне на один вопрос, — неожиданно раскрасневшись, сказал Меркулов, — вы знали, что происходит на этом заводе?
Григорьев опустил глаза, посидел молча и совершенно недвижимо.
— Знал, — наконец, произнес он.
— И не вмешивались?
— Цель вопроса? — холодно спросил Григорьев.
— Уж если мы перешли границы, как вы выразились, я хотел бы для самого себя уяснить ситуацию.
Григорьев помолчал, как бы вникая в смысл ответа.
— Я не мог рассчитывать на успех своего вмешательства, — заговорил Григорьев. — Крупнейший завод выполнял очень высокие и необходимые для хозяйства страны: обязательства, никто не дал бы в обиду директора, пошла бы бесконечная тяжба, у нас не хватило бы времени заниматься модернизацией других заводов. А советов Логинов слушать не хотел. Мог ли я все это кому-то объяснить? — Григорьев вопрошающе смотрел на Меркулова.
— Да… — неопределенно протянул Меркулов и подумал: «Но мне-то мог бы…»
— Вы не согласны со мной? — безжалостно спросил Григорьев.
— Я просто не знаю, что отвечать…
— И все же мне надо было действовать активнее, — неожиданно признался Григорьев, — в этом Андронов прав.
Меркулов ахнул в душе и на время потерял дар речи, такой самокритики от Григорьева он не ожидал.
Теперь, когда были обсуждены вопросы, интересовавшие Григорьева, можно было сообщить о содержании телефонного разговора с отцом, который состоялся сегодня утром. Весь день Меркулов не знал, как быть, говорить Григорьеву о том, что он узнал от отца, или не отвлекать его от важных заводских проблем: потом, в Москве, сам узнает… И все же под конец разговора Меркулов решился. Чем скорее Григорьев будет знать еще об одном осложнении для завода, тем лучше: в Москву он вернется, может быть, с готовым решением.
— Утром я звонил отцу… — начал Меркулов. При Григорьеве он никогда прежде не называл Ивана Александровича отцом, теперь же как бы подчеркнул этим неофициальность разговора. — Он сообщил мне некоторые вещи, я обязан сказать о них вам. Собственно, он даже просил меня сказать, считает, что вы, очевидно, примите какие-то меры… естественно, без ссылок на источник информации.
— Я слушаю, — густым басовитым голосом сказал Григорьев, поняв, что речь идет о чем-то серьезном.